Вид с больничной койки - Николай Плахотный

Не помню уже когда и где, но однажды до слуха моего долетела фраза: «Всякий пациент сам себе немного врач». Между тем эскулапы косо поглядывают на тех, кто занимается самолечением. Скорей всего, тут должно соблюдать меру, не слишком усердствовать. А главное — время от времени делать беспощадную ревизию в своих домашних аптечках.

Да, личный опыт — важное подспорье в борьбе с собственными болячками. Только теперь догадываюсь, каким дремучим неучем предстал я в глазах патронессы пятого отделения терапии ЦКБ. В одну из встреч Людмила Васильевна с грустью сказала: «Не обижайтесь, как пациент вы совершенно необразованный… Учитесь, внимайте, прислушивайтесь к себе». Совет хорош не только больным, а и здоровым тож.

…Век живи — век учись! — наставляли потомков древние. Василий Петрович не поленился, расширил мой кругозор по разделу медицины, имевшей политические последствия не только на нашу внутреннюю, но и на международную жизнь. Отнюдь не зря в преддверии перестройки в стране сорочий хай и гвалт подняли отечественные экологи. Так ловко все в единый узел они связали и обосновали: дескать, великая страна потеряет все и вся, ежели срочно не установит на своей территории демократический порядок по западному образцу, предварительно избавившись от коммунистической диктатуры правления. Этот резкий поворот ради счастья и… здоровья простых людей, которые многие десятилетия жили впроголодь. При этом организованная пьянь на разные голоса кричала, что все получат свободу выбора. Выбора чего? Толком объяснить никто не мог, тем более на фоне пустопорожних полок в продмагах, универмагах и сельских лавках.

Все это мы своими глазами видели, все это пережили… Было, да быльем поросло! Дотошный же читатель наверняка ежели вслух не молвит, про себя подумает: «Были, конечно, страсти-мордасти, но каким боком к ним причастны, извините, проктологи?»

Откроюсь: сей вопросец поначалу-то шевельнулся в моем мозжечку — и хорошо, что рядом оказался эксперт. Через минуту-другую выяснилось, что Василий Петрович по ходу беседы нарочно запрограммировал такой зигзаг: как говорят в Одессе, с понта на вареники. Хотя ортодокс нового формата узрит тут политический выверт. Даже и не один, а несколько.

— Колбаску-то, похоже, уважаете? — послышался хрипловатый, с ироничным оттенком голос из-за ширмы, где доктор после осмотра тщательно мыл руки.

С языка непроизвольно сорвалось:

— Да как все.

— Довольно точно выразились, — похвалил меня врач, выходя из полумрака на яркий свет.

Эдак лет на двенадцать, а то и пятнадцать был я старше своего лечащего врача. По уровню же развития, по общему кругозору сильно уступал; чувствовал себя абитуриентом рядом с рано защитившимся доктором философии.

— Мы живем в безыдейное время, — спокойно проговорил проктолог. После паузы мысль развил: — Нас обуревают низменные страсти. Мы копошимся в грязном месиве обыденщины. Высокие идеи вытеснили …а, чернуха, скотство в разных ракурсах… Символом бытового благополучия, благоденствия, довольствия стала палка копченой колбасы. Собственно, с нее, родимой, и начались в стране великие преобразования. Они получили код «ре-во-лю-ция».

Без стука приоткрылась дверь.

— Вы еще здесь?

— У меня прием. На очереди еще двое.

— Ну а я пошла.

— До завтра.

С дальнего конца коридора донесся рокот пылесоса, схожий с утробным фырчаньем фагота. Василий Петрович, откинувшись на спинку кресла, артистически пробарабанил по воображаемому регистру полированного рабочего стола пальцами обеих рук одному ему ведомую фугу. Не знаю, что тем самым доктор хотел выразить, однако в его пассаже чувствовался непроизвольный экспромт, музыка без слов.

— Человек слаб… Это Достоевский сказал, — обронил «маэстро» после довольно продолжительной паузы. Снова пальцами, но уже одной руки выбил нечто ритмическое, в то же время и не столь мажорное. Задрав голову вверх и вперив взор в угол потолка, выдал едва ль не самое сокровенное:

— Ответьте честно, почему в канун перестройки ее идеологи до небес превозносили личность Федора Михайловича, цитировали мысли его по несколько раз на дню.

Особенно нравилось перестройщикам словосочетание из «Дневника писателя» о том, что социальные потрясения не стоят и одной слезы ребенка. При этом на глазах ораторов выступали крокодиловы слезы.

— Точно сказано.

— Но как только дело было сделано, слезы высохли, лица окаменели и начался воровской передел государственной собственности.

— А что ж народ? — невольно сорвалось с моего языка.

— Народу сунули в рот палку… копченой колбасы. И он ухватился за нее, как дитя за соску-пустышку.

Я попытался сострить:

— Ничего себе пустышка. Большинство ведь такие, что не уступят милицейской дубинке.

Будто горох, отразившись от стенки, комплимент в том же виде вернулся ко мне:

— Верно подмечено.

Опять пальцы врача пробежали по воображаемой клавиатуре, вызвав на слух звуки энергичные, нечто бетховенское. Потом пауза в три четверти, после чего подключился уже голос:

— Не для печати, исключительно для личного сведения скажу вот что. Кишечник населения до предела зашлакован колбасным фаршем. В закоулках тракта, особенно в тонкой его части, мумизировались гнилостные остатки пищи чуть ли не десятилетней давности… Места скопления опасной микрофлоры вперемешку с кровью. Городские стоки для нечистот в санитарном отношении, пожалуй, предпочтительней, нежели наше нутро. Гнилостный запах выходит через верхние дыхательные пути. Он ощущается подчас даже на значительном расстоянии от собеседника.

— Ну а при близких контактах…

— Обычно жвачка выручает. Резинку жуют беспрерывно!

— Любовь обычно ассоциируется ведь с чистым дыханием.

— Оставляю ваш тезис без комментариев. — После этого уже с улыбкой: — Если бы вы поднесли ваш мобильник к объективу микроскопа, увидели бы там такое… Вам показалось бы, что невзначай угодили в зоопарк чудовищ.

Так, с подачи проктолога, кандидата меднаук, практикующего в клинике на Плющихе, загорелся я желанием разобраться в политэкономической проблеме, возникшей как бы из ничего, однако породившей монстра.

Со стороны это представлялось как гуманитарное действо мирового масштаба. Со всех концов мира в Россию, освободившуюся от гнета ненавистного коммунистического режима, потянулись караваны (пароходы, железнодорожные эшелоны, автопоезда), груженные мясной гастрономией. Это был аналог пресловутого «плана Маршалла» специально для Советского Союза.

Агрессору на сей раз не было нужды пускать в ход ни авианосцы, ни танковые подразделения, ни ракетные установки на дальних рубежах; обошлись и без морской пехоты, вооруженной до зубов. Россиян буквально околбасили! Для расчленения Югославии, для захвата Ирака и для усмирения Афгана штаб НАТО разработал огневые схемы — в отношении великой «империи зла» эта ИГРА не стоила б свеч. Тут требовался нестандартный подход.