Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Кроме того, у Рессона имелся весьма полезный отец, который, до 1822 г., занимал важное положение в министерстве полиции254. Подобно многим другим, даже мужу мадам де Берни, Рессон-отец был коллегой Бернара Франсуа. Невольно задаешься вопросом, не был ли Рессон в какой-то мере причастен к решению не привлекать Сент-Обена к суду. Хотя в романах Бальзака нередки самые невероятные совпадения и хотя он сам придумал тайное общество, они едва ли оправдывают обширную сеть, из-за которой Париж начала XIX в. напоминал деревню для среднего класса, которая жила своей жизнью в сердце пролетарского города.

Вместе с Рессоном и Лепуатвеном Бальзак исследовал глубины журналистики и в некотором смысле быстро достиг дна своего ремесла. Он писал статьи, в том числе рецензии на собственные произведения, сотрудничая с двумя газетами. Обе славились своим либерализмом – как в смысле политики, так и нравственности. Одно происшествие в наши дни довольно трудно объяснить. Тогда вдруг в обществе возникла дискуссия о феодальном праве первородства. По отношению к праву первородства судили о взглядах человека. В соответствии с законом семейное состояние должно в нераздельном виде переходить к старшему сыну, таким образом сохраняя то, что Бальзак называет «постоянными земельными преимуществами». В каком-то смысле вся «Человеческая комедия» отстаивает этот консервативный закон; он служит средством защиты от демократического хаоса и распада государства на множество хапуг. Однако в 20-х гг. XIX в. Бальзак был в союзе с либералами. Он похож на представителей прессы из «Утраченных иллюзий», чьи лучшие замыслы приходили к ним незадолго до того, как они в полночь падали под стол:

«– Дети мои, – сказал Фино (собирательный образ, прототипами для которого послужили Лепуатвен, Рессон и другие им подобные. – Авт.), – либеральной партии необходимо оживить свою полемику, ведь ей сейчас не за что бранить правительство, и вы понимаете, в каком затруднительном положении оказалась оппозиция. Кто из вас согласен написать брошюру о необходимости восстановить право первородства, чтобы можно было поднять шум против тайных замыслов двора? За работу хорошо заплатят.

– Я! – отозвался Гектор Мерлен. – Это соответствует моим убеждениям.

– Твоя партия, пожалуй, скажет, что ты порочишь ее, – возразил Фино. – Фелисьен, возьмись-ка ты за это дело. Дориа издаст брошюру, мы сохраним все в тайне.

– А сколько дадут? – спросил Верну.

– Шестьсот франков. Ты подпишешься: граф К…

– Согласен! – сказал Верну.

– Итак, вы хотите пустить “утку” в политику? – снова начал Лусто.

– …Правительству приписывают невесть какие замыслы и натравливают на него общественное мнение»255.

Разговор в ресторане, в котором Бальзак заодно показывает косвенное влияние шампанского на политику, несомненно, взят из жизни, которую он собирался выставить на всеобщее обозрение пятнадцать лет спустя. В начале 1824 г. длинный, снабженный продуманными доводами памфлет, защищающий право первородства, был опубликован неким М. Д., известным его друзьям-либералам как Оноре Бальзак. Убедительность памфлета была такова, что на него написал страстное опровержение истинный либерал, убежденный, что М. Д. – член правительства. Либерала разгневало столь неприкрытое лицемерие256.

Бальзак-либерал, защищавший реакционный закон, – явление, которое, как в пословице, испытывало изобретательность критики. Хотя в другой лагерь Бальзак перейдет еще не скоро, сцена в самом деле была необычной: писатель, известный своими несгибаемыми убеждениями, пылко отстаивает противоположные взгляды. С точки зрения литературы можно ответить, что Бальзак следовал законам жанра. Он выступил в роли агентапровокатора, причем с большим искусством: когда Лора призналась мужу, что подозревает в авторстве Оноре, Сюрвиль ей не поверил. По его мнению, автору памфлета «от тридцати до тридцати пяти лет и он хорошо разбирается в делах»257. В некоторых жанрах литературы почти не придерживаются табу, которое запрещает обсуждать противоположные взгляды. В некоторых профессиях это открыто разрешается и даже поощряется, и Бальзак, как Вальтер Скотт, знал «двуличную изобретательность закона»258. В любом случае оценить степень искренности Бальзака невозможно. Напыщенный тон памфлета мог в равной мере быть иронией или попыткой казаться истинным реакционером. Как обстояло дело в действительности, сейчас уже не понять. И все же для многих то, что Бальзак выбирает в качестве примера отца четверых детей, наряду с эпиграфом на титульном листе, придавало его сочинению автобиографичности: «…будь господином над братьями твоими, и да поклонятся тебе сыны матери твоей»259. На самом деле эпиграф послужил практически приглашением к контратаке. Внушительные слова Священного Писания, с приведением соответствующей главы и стиха, произносятся Исааком, когда Иаков пробирается в шатер, накрывшись козлиными шкурами, дабы украсть благословение, предназначенное брату.

Почти ничто не указывает на раннюю склонность Бальзака к правым – и даже, раз уж на то пошло, на его лицемерие. Возможно, он, подобно Сократу, разъяснял взгляды своих врагов. Самый, наверное, неприятный урок из этого эпизода намекает на то, что политическое обращение Бальзака произошло не одномоментно. Перемены же взглядов редко отражаются на письме, они остаются постепенными и незаметными, как единичные мазки на холсте художника. Впрочем, возможно, тот случай заронил семя для его последующих размышлений. В конце концов, Бальзак, вынужденный, даже из меркантильных соображений, задуматься всерьез о предмете, которому он прежде не уделял внимания или о котором судил поверхностно, мог и переменить мнение.

Через два месяца Бальзак во второй раз извлек выгоду из своих исторических изысканий. По всей вероятности, он действовал по поручению какого-нибудь легитимиста – так во времена Июльской революции называли сторонников Бурбонов, в отличие от орлеанистов – сторонников Луи-Филиппа. Его «Беспристрастная история иезуитов»260, снова ставшая красной тряпкой для любого истинного либерала, стала в самом деле беспристрастной. Личные убеждения автора не повлияли на изобразительные средства. Бальзак смело заимствовал мысли из других трудов, в том числе из сочинения иезуита Черутти, также служившего ярким примером плагиата. «Это глас Правды и Невинности», говорится в эпиграфе, также взятом из Черутти, о котором Бальзак говорит с веселым осуждением, напоминающим о его вымышленных журналистах: «Мы не ставим перед собой задачу, с которой Черутти справился с таким успехом и такой заботой».

В этих памфлетах или стилистических упражнениях, как в некоторых ранних романах Бальзака, угадывается его волнение при виде того, как сухое научное исследование и повседневный опыт превращаются, словно по волшебству, в звонкую монету. Для человека, который с юных лет страдал из-за нехватки наличных, деньги служили формой признания. Но дело было не только в деньгах. Его волновала возможность отстаивать противоположную точку зрения и донести ее до читателей со всей тонкостью мошенника или романиста. Одно из любимых «вторых я» Бальзака – Годиссар, коммивояжер из Турени, который может продать все, что угодно, от восстановителя волос до страховки, и продает повсюду, кроме своей (и Бальзака) родины. Трактаты о первородстве и иезуитах, несмотря на эпиграф из Черутти и последующие проклятия, которые Бальзак обрушивал на головы журналистов, доказывают, что «правда», или способность передавать нечто похожее на правду, имеет мало общего с невинностью261.