Магнетизерка - Леонид Девятых

Она еще менее походила на распутную девку, нежели во время первого посещения Анны Александровны. Да и крестьянского в ней оставалось совсем чуть: разве что широкие ладони с крепкими сильными пальцами да лицо, слегка рябоватое и сохранившее выражение простоты и искренности.

— Рада, что вы наконец избавились от душевных мук по Катерине Дмитриевне, век бы вам ее не видать, — ласково и сочувственно глядя на Татищева, произнесла Евфросиния. — Я еще в первое ваше посещение хотела вам сказать об этом, но вы были немного не в себе, и я не решилась.

— Я? Не в себе? — мало не воскликнул Павел Андреевич. Вот дела! Умалишенная констатирует, что он был «не в себе». Впрочем, ничего удивительного. Ведь это же Желтый дом.

— Вы, господин подполковник, — улыбнулась Евфросинья. — Конечно, что вам слова какой-то ненормальной, как меня все здесь считают, в том числе и вы, однако поверьте, эта Катерина Дмитриевна та еще штучка и совершенно вас не стоит.

Сказав это, Евфросиния пытливо посмотрела на Татищева.

— Позвольте, но откуда вам известно…

— Знаю, — перебила ясновидящая. — Я знаю, вернее, могу знать все. Ну, или почти все.

— И даже то, что будет, скажем, через двести лет? — уже без особого ехидства спросил Павел Андреевич.

— Да, — просто ответила Евфросиния.

— И что же будет?

— Верхней Венте удастся разрушить империю, оболгать ее историю и государей и сделать всех жителей бывшей державы иванами, не помнящими родства. Народа русского не станет. Как понятия, конечно. Останется лишь население, вымирающее по миллиону в год. А потом новый правитель, кстати, офицер секретной службы, попытается наметить для России путь к возрождению. Но лишь попытается, не более. Дальше идти ему не дадут. А потом он и сам не захочет. Потому как осознает, кто ему противостоит. Затем маленький человек, почти карлик, с псевдототемной фамилией заведет страну в еще больший тупик, после чего в бывшей империи начнутся волнения, пожары, голод и холод. А потом появится Свет-Владимир. Но будет тяжко. Очень тяжко.

— В России всегда жилось нелегко, — не нашелся что сказать Павел Андреевич.

— Да, вы правы.

— А что такое Верхняя Вента? — спросила Анна.

— Это вы скоро узнаете сами, — задержала на Турчаниновой взгляд Евфросиния. — Очень скоро.

— И что, по улицам будут ездить самодвижущиеся экипажи, работу делать механизмы, а люди станут разговаривать на тарабарском языке, как пишут о том наши безмозглые романисты? — с улыбкой спросил Татищев, не поверивший в столь мрачные пророчества.

— Именно так, — подтвердила Евфросиния. — И если бы вы вдруг попали на их улицы, то с большим трудом поняли бы их речь. Так что романисты, о коих вы упомянули, не такие уж и безмозглые. К тому же самые талантливые из них — творцы, что предполагает связь с теми, кто знает все.

— А люди? Они изменятся? — спросила Анна Александровна.

— Ничуть, — с какой-то затаенной печалью, как показалось Турчаниновой, сказала ясновидящая. — С тех пор, как умерли старые боги, как вы их привыкли называть, и последний из племени титанов превратился в камень, люди ничуть не изменились. Правда, зла и безразличия к чужой боли в них стало много больше.

— Значит, титаны существовали? — спросила Турчанинова.

— Вне всякого сомнения, сударыня.

— А конец света наступит?

— Конечно. Он наступает для каждого из нас. С нашей смертью. Кстати, entre nous[8], — повернулась Евфросиния к Павлу Андреевичу, — когда вы вдруг встретитесь с госпожой Катериной Дмитриевной, случайно, на одном из раутов, куда вас пригласит обер-секретарь Макаров — а это случится довольно скоро, — будьте крайне осторожны, потому что встреча эта произойдет не вдруг и не случайно.

— Благодарю вас, — оторопело произнес Татищев.

— Случайностей вообще не бывает, ведь так? — спросила Анна.

— Именно. Так называемая случайность в действительности есть событие, заложенное в матрице возможностей, предопределенных каждому человеку еще до его очередного рождения. Если, скажем, в вашей матрице предопределенных возможностей нет рождения ребенка, то он у вас никогда и не родится, а если есть, — пристально посмотрела она на Анну, — то родится сын. Так что случайность — это не более чем реализованная возможность, заложенная в матрицу жизни.

— А кем заложенная? — осторожно спросила Анна Александровна. — И кто создает эти матрицы?

Глаза Евфросинии зажглись голубоватым светом.

— Сударыня, — произнесла она сухо и почти холодно, — во время прошлого вашего посещения я, кажется, дала вам совет: не приближаться к разгадке тайны, которую не может ни вместить, ни принять ваш непросветленный ум. И вы обещали учесть его. Однако, как я вижу, вы совершенно не держите своего слова.

Анна Александровна вдруг подошла к Евфросинии и, удерживая ее взгляд, быстро положила одну свою ладонь ей на голову, а другую прислонила к ее подгрудной ложечке.

— Что все это значит, сударыня? — только и успела произнести ясновидящая, как Турчанинова резко дунула ей в лицо. Евфросиния ойкнула и невольно отступила на шаг. Анна Александровна, как и в прежний раз, распростерла перед ней руки и стала совершать ими дугообразные движения от ног до головы и снаружи внутрь, словно окутывая ее теплом, исходящим из раскрытых ладоней. Глаза Евфросинии затуманились, она шумно вздохнула и опустилась на кровать. Какое-то время она сидела, опустив голову и словно задремав, затем медленно открыла глаза.

— Чо, обратно вы здеся? — произнесла Жучкина и огляделась. — Токмо уже с другим хахелем. Ну, ты даешь, барышня! Или покуда не дала? — она хрипло хохотнула и по-свойски подмигнула Турчаниновой. — А хорош твой кавалер, ничего не скажешь.

Евфросиния поднялась с кровати и подошла к Татищеву. Тот, пораженный столь разительной переменой, произошедшей с Евфросинией, кажется, был даже растерян, что случалось с ним крайне редко. Однако он быстро пришел в себя и ловко перехватил уже протянутую к низу его живота руку Жучкиной.

— Ну-ка! — Он сжал ее запястье так, что блудница скривилась от боли. — Сядь на место!

— Какой строгий дяденька, — с вызовом произнесла Евфросиния, однако вернулась и присела на кровать. Шутить с этим господином в серебряных эполетах, похоже, небезопасно. У Жучкиной на таковских нюх.

— Сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь на них отвечать. Уяснила?

— Уяснила, — буркнула Жучкина.

— Вечером десятого марта сего года, — начал Павел Андреевич, — ты вышла из флигеля усадьбы Калмыкова на Гороховой. Следом за тобой из дома вышел человек в черном плаще и шляпе. Так?

— Ну, так.

— Опиши, как он выглядел.

— Да не помню я!