Народная диверсия - Кирилл Казанцев

Владимир молчал. Да и что тут скажешь? Все, о чем говорил Богоборцев, он сам видел своими глазами, а кое-что испытал на своей шкуре. Ну, разве что ему повезло чуть больше, чем журналисту: он был спортивным пацаном.

В шесть лет мама (спасибо ей огромное!) отдала его в бассейн, и Владимир стал заниматься прыжками в воду. Он быстро научился плавать, потом прыгать с вышек. С годами они становились все выше. Преодолев семиметровую, Владимир понял, что это занятие стало для него неинтересным, и перешел в секцию многоборья. Пацаны там бегали, плавали, стреляли из спортивного ружья. Достигнув в этом виде спорта некоторых успехов, он попросился в секцию бокса, о которой к тому времени мечтал.

В боксе он продержался всего год: после очередного легкого сотрясения мозга мама категорически запретила посещать секцию. Пришлось на время оставить этот «мордобойный» спорт и заняться лыжами. Через год Владимиру надоели и лыжи, и он начал заниматься дзюдо вместе со своим другом, уже добившимся некоторых успехов в этом виде борьбы...

Это бесполезная, как считала мама, беготня по секциям дала свой положительный результат в армии: «деды» не смогли заставить Строгова пахать на них, а главное, он не позволял им лупить себя, как боксерскую грушу. Он мог дать достойный отпор, навыки бокса и дзюдо в буквальном смысле спасли его от жестокого избиения. «Деды» сначала все пытались подловить его и отделать как следует, чтобы проучить наглого новобранца и показать ему, кто здесь хозяин, но после нескольких неудачных попыток оставили эту затею. Его даже начали уважать. В их роте были еще два таких пацана: дагестанец Али Магомедов и хохол Петро Ганжа. Один был профессиональным самбистом, другой – каратистом. Оба попали в армию по глупости: не рассчитав силу, избили кого-то из сверстников, причем не на ринге, а в темной подворотне. Чтобы не загреметь на зону, согласились пойти в армию.

Все три спортсмена решили объединиться. Если одного начинали «прессовать» «деды», два других тут же бежали на помощь. Эту интернациональную тройку прозвали в роте СССР. Почувствовав свою силу, пацаны помогали избежать побоев и менее слабым товарищам, а на досуге обучали желающих всевозможным приемам борьбы и бокса. Поняв, что может весьма сносно жить в армии, Владимир перед самым дембелем поддался уговорам командира и пошел в контрактники. Родители, конечно, были в шоке, но он настоял. Именно в армии он по-настоящему почувствовал себя мужчиной...

«А вот Богоборцев другой, – подумал он. – Этот мордобой не любит, этому подавай гласность, ему надо обличать несправедливость и добиваться справедливости законным путем».

– Значит, после армии ты на журналиста пошел учиться? – спросил Владимир, чтобы возобновить разговор.

– Пошел. И еще студентом начал писать статьи в разные издания. Сначала об армии: мне страшно хотелось поведать миру, что творится там, в казармах. Еще я писал об отвратительных и просто преступных вещах, происходящих в армии, – например, о том, почему чеченские сепаратисты получили огромное количество оружия, почему руководители страны бросили на произвол судьбы запасы боеприпасов и вооружения в бывших союзных республиках и о многом другом...

– И все это печатали?

– Сейчас! Именно это как раз и не печатали. Мало находилось изданий, осмелившихся поднять голос против власти. Но мне удавалось находить и такие... Я писал и писал, день и ночь. Все о том же: коррупции, беззаконии, головотяпстве, казнокрадстве... Сначала писал исключительно про армию, потом стал писать обо всем, что творится в стране. Властям, естественно, не понравился такой чересчур дотошный студент, и против меня сфабриковали уголовное дело...

– Против тебя? – удивился Владимир.

– А что ты глаза вытаращил? – усмехнулся журналист. – У нас не тот преступник, кто ворует, а кто ворам воровать мешает. Да, пришлось и в СИЗО посидеть, целых два месяца. Мурыжили, прессовали, даже били... Потом отпустили за недоказанностью, разумеется, даже не посчитав нужным извиниться. После окончания института я продолжил начатое дело, устроившись работать в одну прогрессивную газету. Мне открыто грозили, несколько раз били... Да, да, что так смотришь? Били в подъезде, на улице, один раз подожгли мою машину... Потом снова состряпали дело и посадили. Так что о порядках за решеткой я знаю не понаслышке. Зато в СИЗО я заимел друзей в криминальной среде: уголовники меня сильно зауважали, когда узнали, что я о продажных ментах и прокурорах пишу разоблачительные статьи.

– Ничего себе! – восхитился Владимир. – И как же уголовное дело, которое завели на тебя?

– Второй раз ни за что ни про что в кутузке отсидел, на этот раз полгода. И снова вынуждены были отпустить, и снова – без извинений. Отпускали – волками смотрели. Так и читалось на их мордах: жалко, мол, не пришили тебя здесь, писака! Да скорее всего и пришили бы, если бы я с уголовниками не сдружился; думаю, это они не дали мне шило в печень воткнуть. А дело мое рассыпалось. Правда, и друзья помогли: прислали хорошего адвоката. Я ничего не подписал, ни в чем не сознался, как ни добивались этого от меня... Я тогда такую вещь понял: вор, который в карман залез, не столько вреда приносит, как тот вор, который в карманы граждан не залезает, а ворует, что называется, вагонами и составами.

– Валер, можно тебе вопрос задать? – спросил Владимир.

– Валяй! – разрешил Богоборцев.

– Как ты не боишься с властями тягаться? Они же все что угодно могут с человеком сделать: посадить, убить...

– А! Я давно понял, что люди больше всего уязвимы своими близкими. Каждый чего-то боится: кто за себя, кто за свою семью, кто-то боится потерять работу, кто-то – деньги... Денег у меня никогда не было, за себя я тоже не особо боялся. Решил, что буду наименее уязвим, если не буду иметь семью. Совсем. Родители мои слишком старые, да и живут далеко, чтобы им можно было чем-то повредить. Они у меня за границей. А своей семьи у меня нет...

– Совсем? – изумился Владимир.

– Совсем. Ни детей, ни жены. Даже гражданской. Даже просто любимой девушки нет.

– Вот это расклад! – изумился Владимир. – А я думал, ты женат. Тебе лет-то сколько, если не секрет?

– Да какой, к черту, секрет? Я что, женщина, свои годы скрывать? Мне тридцать три недавно стукнуло; так сказать, возраст Христа...

– Я думал, тебе немного больше, – растерянно признался Владимир.

– Знаю, я выгляжу старше из-за болезни почек. Отеки и все такое... И умру я не своей смертью, так мне одна цыганка нагадала... – грустно добавил журналист.

– Да брось ты! Нашел кому верить! Вот я лично им никогда не верил и не собираюсь. Этим прохиндейкам лишь бы деньги содрать с какого-нибудь лоха.

– Ну, это, знаешь, раз на раз не приходится. Бывают такие... не скажучестные, честных цыган не может быть в принципе; но правду, хоть и редко, они говорят. А та цыганка мне спасением своим была обязана, так что вряд ли стала бы врать...

Владимир даже не нашелся что ответить. Некоторое время они ехали молча. Наконец Строгов не выдержал: