Золото мертвых - Андрей Васильев

– Но обморок? – упорствовала мама. – Да еще такой длительный! И потом, Карл Августович, вот эта «определенная усталость». Вы что имели в виду?

– Видите ли… – Шлюндт сделал паузу, и я весьма явственно представил, какое именно выражение лица у него появилось в данный момент. Опять он что-то задумал. – Это не мое дело, причем совершенно, но… Как я сказал вам ранее, мы с Валерием в определенном роде коллеги, если точнее, я консультирую его по некоторым рабочим моментам. Архивисты и антиквары – это две стороны одной монеты, мы служим прошлому. Так вот, я настолько застрял в этом прошлом, что полностью лишил себя будущего. Нет у меня ни жены, ни детей, ни, само собой, внуков. И я, признаюсь, очень привязался к вашему сыну. По-стариковски привязался, без каких-либо иных моментов. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?

– Ну конечно же, господи, – подтвердила мама. – И все же – что вы имели в виду?

– Марина Леонидовна, это не мои тайны, это слишком личное, – уклончиво ответил этот хитрец. – Может, лучше вы сами поговорите с мальчиком, когда он проснется?

– Этот мальчик и в детстве был не слишком со мной откровенен, – заметила мама. – А уж теперь-то… Рассказывайте!

– Валерий чересчур близко сошелся с одной девицей, – помявшись, и как бы неохотно поведал ей антиквар. – Нет-нет, это вполне пристойная особа, и весьма привлекательная к тому же. Состоятельная, к слову, у нее свой… Э-э-э… Как же это? Салон красоты. Да. Престижный, модный, в центре города, на «Белорусской». Но при всем этом она не лучшим образом влияет на мальчика. Иногда мне кажется, что она зачем-то привязывает его к себе незримыми цепями, постоянно играя на его чувствах. Валерий внешне всегда невозмутим и уверен в себе, внешне он эдакий Зигфрид, просто-таки потомок Нибелунгов, но душа-то у него тонкая, можно сказать артистическая, сиречь – уязвимая. Вам ли этого не знать?

– Хотя бы не наркотики, – немного растерянно пробормотала мама. – Ох, Карл Августович, знали бы вы, как же тяжело со взрослыми детьми!

– Увы, не знаю! – в голосе антиквара зазвенела хрустальная слеза. – И рад бы, но не ведаю. Потому и принимаю все радости и беды Валерия близко к сердцу, уж извините меня за такую прямоту!

– Это вы меня простите! – купилась на его уловку мама. – Я вся на нервах, вот и несу всякую чушь.

Дверь еле слышно скрипнула, кто-то заглянул в палату, я немедленно закрыл глаза.

– А как зовут эту девицу? – как бы между прочим поинтересовалась у антиквара мама, прикрывая дверь обратно.

– Стелла, – охотно отозвался Шлюндт. – Стелла Воронецкая.

– И имя-то какое. – Я словно увидел, как мама забавно поморщилась. – Стелла! Тоже мне… Волшебница Розовой Страны.

– А? – мигом насторожился антиквар. – Почему волшебница? Никакая она не волшебница. Я же говорю – она салоном красоты владеет!

– Это из Волкова, – пояснила ему мама. – Помните «Волшебника Изумрудного города»? Валера очень любил в детстве эту книжку.

– А, сказка, – успокоился Карл Августович. – Ну да, ну да… У меня, кстати, визитка этой особы где-то была… Сейчас… Да вот она, держите.

Ну, старый хрыч, вот это ты зря устроил. Не стоит, вооружившись только молотком, пробовать разобрать атомную бомбу. И сейчас речь идет не обо мне.

– Спасибо, – поблагодарила его мама. – И за заботу, и за то, что за моим сыном присматриваете. Он совсем от дома отбился, и это, конечно, очень плохо. Я надеялась, что перебесится, повзрослеет, поймет, что семья – это главное, но… Пока никак. Наша вина в этом есть, я не спорю, но надо же уметь прощать.

– Да мне в радость эти хлопоты, – на этот раз, как мне показалось, абсолютно искренне сказал старик. – Я рядом с ним молодею, а это, знаете ли… Вот что я думаю, Марина Леонидовна, а пойдемте-ка выпьем кофейку. Петр Францевич, обеспечишь?

– Конечно, – отозвался владелец клиники. – Светочка! Проводи гостей в мой кабинет и подай им кофе! А я задержусь, пойду посмотрю, как там мой пациент.

– Ох! – всхлипнула мама.

– Это терминология, – успокаивающе проворковал Шлюндт. – Пойдемте, пойдемте.

Они ушли, а Вагнер вошел в палату, где его уже поджидал я.

– Петр Францевич, кому пришла в голову идея позвать сюда мою маму? – поинтересовался у него я, спрыгивая с кровати и быстренько блокируя своим телом вход таким образом, чтобы мой собеседник палату не покинул. – И не надо звать медсестер, чтобы те померяли мне давление. С ним все в порядке.

– Карл Августович сказал, что это надо непременно сделать, – ответил мне Вагнер, а после пальцем оттянул мне веко, что-то пытаясь под ним увидеть. – Голова не кружится?

– Кружится, – не стал скрывать я. – И болит! Как голос мамы услышал, так сразу это все и началось! Откуда вы только телефон ее взяли? Хотя о чем я, в моей же трубке, конечно.

– Валера, мы приличное учреждение, – как мне показалось, обиделся на данные слова врач. – Никто в ваш девайс и не подумал бы залезать, вы что? Это вторжение в частную жизнь, подсудное дело. Просто у нас тут никогда ничего никуда не пропадает, все хранится в регистратуре или архиве, в том числе и телефон вашей матушки. Она тут лечилась, вас лечить привозила, само собой, все данные были внесены в карту. Ну а номера люди за тридцать меняют крайне редко. Господин Шлюндт предложил сообщить ей о том, что вы потеряли сознание, я счел это рациональным. Вы юноша из хорошей семьи, наш пациент, разве я мог поступить иначе?

– Можно было мне под нос нашатырь сунуть, – отозвался я. – Пара вдохов – и мы снова вместе, все трое. Даже четверо, если считать того господина, который не в себе.

– Пробовали, – заверил меня врач. – Нулевой эффект. А если вспомнить, как вас корежило… Хотя нет, даже вспоминать не желаю, я чуть не поседел, подумал, что мы тогда эпилепсию у вас просмотрели. Я уже успел вашу карту поднять, результаты диспансеризаций просмотреть и педиатру по этому поводу выговор сделать. Как результат – вы без чувств, приходить в себя не желаете, а время идет. Само собой…

– Все, можно не продолжать, – остановил я Вагнера. – Извините, Петр Францевич, вы действовали абсолютно верно. Я и сам на вашем месте так поступил бы. Просто у меня с родителями не очень простые отношения…

– Молодость, – покивал он. – Пора бунтарства и нонконформизма. Сам был таким, понимаю.

– Вот потому мне бы отсюда удалиться, причем так, чтобы с мамой не столкнуться, – довел я мысль до конца. – Не хочу я ее расстраивать, а порадовать нечем. Она просто желает, чтобы все было как раньше, а принять то, что так уже не будет никогда, не хочет.

– Мне это все не сильно нравится, – признался врач. – Во-первых, маму надо любить и уважать, это самый важный человек в мире. Во-вторых…

– Одежда моя где? – остановил я его, поняв, что это надолго.

– На стуле, – показал он в угол палаты. – У нас с этим строго, прием вещей кастеляншей только по описи и с подписью владельца. А вы, Валерий Анатольевич, были без сознания. Так вот, – во-вторых…