Смертная чаша весов - Энн Перри

– Значит, кто-то сумел сделать из листьев настой и добавить ему в пищу или питье, – сухо ответил Монк. – И это можно было сделать либо в его комнате, либо, что гораздо вероятнее, в кухне. Или же можно было чем-то отвлечь слугу, несущего поднос с едой наверх, и с легкостью подлить отраву… Одно точно: Гизела совсем не выходила из их общих с Фридрихом покоев. Она едва ли не единственная, кто ни разу не спускался в сад. Это могут засвидетельствовать все слуги. Даже ночью она все время оставалась с мужем.

– Но кто-то ведь мог ей помочь в этом? – спросила Эстер, наперед зная, что Гизела никому бы не доверила подобную тайну. Да никто бы не доверил!

Сыщик не озаботился ответом на этот вопрос.

– И, следовательно, если кронпринц Фридрих в самом деле убит, это сделала не Гизела, – тихо заключила женщина. – Так что же ты собираешься делать? Каким образом мы смогли бы помочь Рэтбоуну?

– Не знаю. – Монк был недоволен и раздражен. – Если можно доказать, что совершено убийство, Зора, наверное, вполне способна удовлетвориться и этим. И может статься, она обвинила Гизелу только потому, что та была единственной, кто захотел бы отстаивать свое имя от возможных подозрений. Может, для Зоры это единственный способ заставить провести процесс и общественное расследование.

– Но что будет с Рэтбоуном? – настаивала на своем мисс Лэттерли. – Он ведь единственный, кто согласился защищать графиню. И чем ему поможет, если выяснится, что виновен кто-то другой?

– Не думаю, что это вообще могло бы помочь ему, – ядовито ответил детектив, отходя от каминной полки. – Но если это правда, тогда и я ничем не смогу быть ему полезен. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я сфабриковал какие-то доказательства против Гизелы с единственной целью дать Рэтбоуну возможность выкрутиться из неприятного положения, в которое он сам себя поставил, поддавшись чарам графини со столь крайними суждениями и послушавшись голоса сердца, а не рассудка? Или тебе нужно от меня именно это?

Эстер надо было бы сильно разозлиться на эти едкие предположения и явное желание Монка заставить ее ревновать к чарам Зоры – тем более что ее это и так уже злило. Но впервые за все время знакомства с Уильямом она ясно понимала его побуждения, и они ей были лестны. Женщина улыбнулась.

– Установи правду, насколько это в твоих силах, – ответила она беспечно. – Думаю, Рэтбоун сумеет по достоинству использовать ее, хотя бы только для спасения своей репутации и возможности, не теряя достоинства, принести извинения за неуместную доверчивость, проявленную к графине. Трудно будет смириться с правдой, но ложь, в конце концов, всегда обходится дороже. Конечно, лучше всего было бы просто умолчать о подозрениях, но теперь для этого уже слишком поздно.

– Умолчать? – переспросил Уильям и резко засмеялся. – Если в деле замешаны две подобные женщины? А я даже не имею шансов поговорить с Гизелой, потому что она никого не принимает. – Он шагнул в сторону Эстер. – Передай Рэтбоуну, что я напишу ему из Венеции… если будет о чем.

– Ну конечно, передам. Встретимся, когда ты вернешься.

Медсестра хотела повторить, чтобы сыщик сделал все возможное, но поймала его взгляд и осеклась, хотя и помнила, как саркастически он относится к попыткам умолчать о чем-либо. Да, она будет скучать по нему, зная, что его нет в Лондоне. Но, разумеется, самому Монку она об этом ничего не сказала.

Сначала Уильяму надо было попасть в Дувр, затем пересечь Канал и высадиться в Кале, потом добраться до Парижа и, наконец, в длинном и очень удобном поезде продолжить долгое путешествие на юг, после чего повернуть на восток в Италии, направляясь в Венецию. Стефан фон Эмден отправился туда двумя днями раньше и должен был встретить сыщика, так что Монк путешествовал в одиночестве.

Путешествие было одновременно чудесным и утомительным, тем более что, если не считать его поездки в Шотландию, детектив никогда не ездил далеко. Если он когда и покидал пределы Великобритании, то эти поездки канули в черный провал той части его памяти, которую он никак не мог обрести снова. Иногда в его мозгу вдруг вспышками возникали отрывочные воспоминания, если события в настоящем как-то перекликались с прошлым опытом. Такие воспоминания были осколочными и бессвязными, больше удивлявшими Уильяма, чем проливающими свет на его жизнь, – обычно просто впечатление, моментальный проблеск какого-то лица, может быть, ощущение сильной эмоции, очевидно, связанной с этим образом. Иногда чувство было приятным, но гораздо чаще оно несло с собой тревогу или сожаление о чем-то. Почему боль возвращалась гораздо чаще? И было ли это связано с его жизнью или его характером? Может быть, мрачные события оставляют более резкие зарубки в памяти?

Пока поезд, стуча колесами и покачиваясь, мчался по сельской местности, Монк немало думал о расследовании, за которое взялся, и взялся, по-видимому, напрасно. Ему очень не нравилось поведение Эстер. Сыщику было не по себе из-за того, что она с такой нежностью относится к Рэтбоуну. Возможно, раньше он не придавал этому должного значения, но теперь понял по ее тревоге и волнению, насколько Оливер ей небезразличен. Казалось, ни о чем другом она и думать не в состоянии.

И, наверное, для этого есть веские основания. Рэтбоун, что обычно было ему не свойственно, опрометчиво и поспешно взялся за дело Зоры фон Рюстов, не дав себе труда повнимательнее в нем разобраться. А это чрезвычайно сложное дело для защиты. Чем больше Монк о нем узнавал, тем труднее оно ему казалось. Самое лучшее, на что они могли надеяться, – это свести все к минимальному ущербу.

И еще детектив чувствовал себя виноватым за то, что вряд ли смог бы предпринять такое путешествие на собственные средства. Он ехал в страну, где еще никогда не бывал, насколько помнил, из-за дела, которое заранее считал безнадежным, – и за счет Зоры. Возможно, чувство чести повелевало ему прямо сказать ей, что он не знает, как дальше вести расследование. Ведь шансов узнать что-либо полезное почти не было. В ее же собственных интересах лучше всего незамедлительно извиниться и отозвать обвинение. Рэтбоун, надо полагать, ей об этом говорил. Или нет?

Ритмичное постукивание колес и легкое покачивание вагона действовали на Уильяма почти усыпляюще. К тому же и диван был очень удобным… А что, если Оливер откажется вести дело? Значит, тогда Зоре придется искать другого защитника, а это неимоверно трудно, и в результате она может потерпеть сокрушительное поражение.

Но нет, Рэтбоун слишком упрям, чтобы отказаться. Он дал графине слово, и гордость не позволит ему признаться в том, что, дав обещание, Оливер совершил ошибку и не сможет успешно справиться с делом, так как с ним невозможно справиться вообще… Да, свалял он дурака!

Но ведь в каком-то смысле слова Рэтбоун был и другом Монка, и его нанимателем, и у сыщика не было иного выбора, кроме как продолжать это замечательное путешествие в Венецию, разыгрывая роль джентльмена и бывшего придворного, и разузнать все, что можно. Он прибыл в Венецию по новому мосту, когда уже вечерело. Стефан встретил его на вокзале, который кишел множеством людей разных национальностей и цвета кожи – персов, египтян, левантинцев[6]и евреев. Вокруг звучало вавилонское столпотворение языков и наречий и толпились люди в одеждах самых разных покроев и цветов. Чужеродные запахи пряностей, чеснока и ароматических масел мешались с паровозным дымом, гарью, солью морского ветра и зловонием застоявшейся воды каналов. Уильям припомнил, насколько далеко на востоке расположена Венеция – там, где торговые дороги Европы пересекались с путями, по которым из восточных стран привозили шелка и пряности. К западу от Венеции лежала Европа, к югу – Египет и за ним вся Африка, к востоку – когда-то Византия и весь древний классический мир, а там, далеко на краю земли, Индия и, еще дальше, Китай…