На краю мечты - Вадим Селин

Вот интересно, а почему она стала так его воспитывать? Что побудило ее на эту ну просто чрезмерную любовь? Не понимаю…

Чем сильнее я вдумывалась в эту ситуацию, тем глубже мне хотелось в ней копаться. Если помнить слова Ярославы о том, что у всего есть свои причины, получается, что в том, почему Марина Александровна воспитывала сына именно так, а не иначе, тоже есть какая-то причина.

Раньше я даже не замечала то, что жизнь буквально состоит из причинно-следственных связей, у всего происходящего есть какая-то причина, все происходит не просто так, а почему-то, и эти цепочки можно распутывать бесконечно. С причиной, почему Денис стал таким, я разобралась. Но почему Марина Александровна стала считать его самым лучшим и выплескивать на него такой поток любви? Пока непонятно…

Я поражаюсь – после того как я ушла, минуло уже два часа, а Денис мне даже не позвонил!

Ну вот и прекрасно, потому что я не могу сейчас с ним общаться. Я еще не определилась, что ему говорить и как себя с ним вести в свете новых обстоятельств.

Я посмотрела на настенные часы. Начало одиннадцатого. В эту минуту я осознала, как же сегодня устала. Сколько событий сегодня произошло… Я утомленно сбросила тапочки и направилась к кровати. И в эту секунду зазвонил телефон. Денис. Все-таки позвонил… Нет, я не буду брать трубку… Я еще не поняла, как нам теперь строить общение.

Ну надо же, я размышляю о том, отвечать ли Денису Андрееву! Если бы три часа назад мне кто-то сказал о том, что я буду думать, отвечать ли на звонок Дениса, я не поверила бы в это. Разве можно не взять трубку, когда звонит Денис Андреев?.. Но сейчас я, правда, не могу адекватно вести разговор. Вот завтра проснусь и на свежую голову подумаю, как дальше жить.

Я легла в кровать, и вскоре сознание начало уплывать в сон. Но тут телефон коротко звякнул. Пришла эсэмэска.

Так… Эсэмэска – это не разговор, который требует немедленного ответа, ее можно просто прочитать…

Я взяла телефон.

«У мамы сердечный приступ, она в реанимации. Мы в третьей областной больнице. Пожалуйста, приезжай, мама очень хочет тебя видеть».

Она в реанимации?!

Меня словно ледяной водой окатили.

Я набрала номер Дениса.

– Денис, что случилось? Почему твоя мама в реанимации?

– Когда ты ушла, ей стало плохо. Мама села на лавочку и потеряла сознание. Я так испугался! Я вызвал «Скорую помощь», нас отвезли в больницу, она очнулась, но ей очень плохо… Она просит позвать тебя… Ей очень нужно с тобой поговорить… Пожалуйста, приезжай… Я понимаю, как тебе больно, но приезжай…

– Я уже еду! – сказала я и стремительно выбежала из комнаты.

В гОстеной царила спокойная мирная обстановка – родители смотрели тихо работающий телевизор и уже почти дремали.

– Мама, папа, мне срочно надо в больницу!

– В какую больницу?! – вздрогнули родители. – Ты что, заболела?!

Я спешно постаралась все рассказать.

– Что?! – взбодрилась мама. С нее мгновенно слетел весь сон. – Так она нас что, обманула?! Так у тебя, значит, есть голос?!

– Мама, правда, я не могу сейчас об этом разговаривать! Она в реанимации!

Ошеломленные родители торопливо переоделись, и мы приехали в больницу.

Денис в белом халате стоял в коридоре возле дверей, над которыми висела табличка «Реанимационное отделение», он был уставшим и растерянным.

– Ира, пожалуйста, поговори с ней, не убегай… Врач мне сказал, что она может…

Он замолчал.

– Что – «она может»? – похолодела я.

– Она так долго тебя искала… Чувство вины ее просто извело… В последние годы я стал замечать, что с ней что-то происходит, но не мог ничего понять, и только теперь мне все стало ясно… Раньше мама была очень веселой, а в последние годы она начала как-то меняться, стала задумчивой, ушла в себя, ее как будто ничего не радовало, у нее на сердце будто лежал тяжелый груз, который мешал ей быть радостной… И только сегодня я наконец все понял – ее мучило чувство вины… Это оно давило на ее сердце… И давит до сих пор…

Значит, все эти годы она переживала. Так переживала, что надорвала себе сердце…

– А меня туда впустят?.. – спросила я.

– Впустят. Сын врача учится в мамином классе, он замечательный тенор…

– Я тоже хочу! – неожиданно сказала моя мама. – Я тоже была на том прослушивании!

– Хорошо… – согласился Денис.

Врач – Самойлов Юрий Алексеевич – молодой темноволосый мужчина в очках в золотистой оправе, дал нам с мамой белые халаты, и мы вошли в реанимацию. Папа остался в коридоре.

В реанимации было неестественно тихо. Был только слышен размеренный писк приборов. Мы завернули за ширму и увидели Марину Александровну. Она лежала у окна. За окном была ночь. Пахло лекарствами. Преподавательница была очень бледной, под глазами темные круги. В ее нос была вставлена трубочка и приклеена лейкопластырем под носом.

За эти годы она сильно изменилась. Раньше Марина Александровна была цветущей и энергичной, а сейчас на койке лежала страшно исхудавшая женщина болезненного вида. Прошло пять лет, но она постарела лет на десять. Сейчас, при достаточном освещении, я обратила внимание на то, что они с Денисом сильно похожи.

– Мне очень плохо… Я боюсь, что следующий приступ уже не переживу… – прошелестела женщина. – Я не могу уходить из этой жизни с таким грузом… Прости меня, Ира… Прости, что обманула тебя… Я причинила тебе столько боли…

Денис потрясенно смотрел на мать. Он был просто убит.

– Настоящее счастье, когда талантливому ребенку попадается хороший педагог, а не такой, как я… – вздохнула она.

– Мама, но ты столько всего сде… – попытался возразить ей Денис, но она его прервала:

– Все мои дипломы, медали, все знаменитые певцы, голоса которых я распознала и отшлифовала, – в этом нет никакого смысла, если хоть одному человеку я причинила вред… – она помолчала. Затем стала неожиданно рассказывать: – Когда я была ребенком, умер мой отец, и мама вышла замуж за другого человека. А потом заболела мама и тоже умерла… И я осталась жить с отчимом… С дядей Костей… Мне было семь лет.

Мы, оцепенев, слушали Марину Александровну.

– Через два года он женился на другой женщине, на тете Кате, и я стала жить с ними. Сначала все было нормально, но потом у них родились свои дети, и все изменилось… На меня перестали обращать внимание. Стало четкое разделение – «они нам родные, а ты чужая». Сам отчим был мягким человеком, но он постоянно был в командировках, и поэтому я почти всегда находилась только с мачехой и ее детьми. Она очень любила своих детей, а меня заставляла делать по дому всю грязную работу, я была у них как рабыня, как Золушка… Она меня постоянно ругала и говорила, что я бестолковая, ни на что неспособная, что я некрасивая, что я глупая… Постоянно угрожала, что отдаст меня в детский дом, постоянно говорила, что я уже всем надоела… Какими словами она меня только не ругала… Вечно за все попрекала, смотрела на каждый кусок, который я ела, постоянно подчеркивала, что они меня кормят, они меня поят… А однажды ей показалось, что я плохо почистила картошку, и она меня сильно толкнула, я ударилась головой о стену… Я даже сознание потеряла… Слухи дошли до милиции, но мачеха сказала, что я упала сама… У меня до сих пор болит иногда это место. Каждый день после школы я старалась где-то задерживаться, чтобы подольше не идти домой… А один раз я помогла пожилой соседке снизу донести сумки, и она пригласила меня вместе пообедать. Мы пообедали, а потом я увидела в ее квартире пианино. Она сказала, что работала пианисткой, села за инструмент и сыграла Бетховена. Я была потрясена этой музыкой, я никогда такого не слышала. Потом она встала из-за пианино и пошла поливать цветы, а я взяла и по памяти нажала несколько клавиш, вспомнила, куда нажимала она… Она вошла в комнату и удивленно спросила, кто это здесь играл. Я ответила, что я. Она попросила меня сыграть снова. Я сыграла. Она спросила, почему я не сказала, что занимаюсь музыкой? Я ей ответила, что не занимаюсь, что я раньше никогда не играла, сейчас это был первый раз, когда я притронулась к пианино… Она сказала, что мне нужно учиться музыке, что у меня музыкальный слух, и я начала постоянно к ней ходить, она учила меня играть на инструменте, а потом помогла поступить в музыкальное училище. Я каждый день находилась у нее до позднего вечера, но мне приходилось подниматься этажом выше и возвращаться домой, где слышала бесконечные упреки от мачехи. Чем больше меня унижали, тем жарче я мечтала о том, что когда у меня будут свои дети, я буду их любить так, как не любили меня. Я буду их защищать так, как не защищали меня. Я буду им говорить, что они у меня самые лучшие! И когда родился Денис, я начала все делать так, как мечтала. Но слишком поздно я поняла, что сильно переборщила…