Оживший покойник - Анатолий Леонов

Феона торопился. Он хорошо понимал, с какими людьми имел дело и поэтому не питал иллюзий относительно своего будущего. Никакого расследования не будет. Заговор в пользу никому не ведомого внука давно сверженного царя Василия придуман был лишь для отвода глаз, чтобы скрыть что-то более значимое и опасное. То, что потребовало устранения стольника Морозова, не последнего в государстве и очень близкого царю человека. Что это могло быть, как не другой, настоящий, тщательно скрываемый и хорошо организованный заговор, цели которого были до конца не ясны. Впрочем, участие Маржарета в этой истории наводило Феону на определенные мысли. Маржарет – не та фигура, которая могла бы размениваться на мелочи. Не тот масштаб. Кроме того, если в деле участвовал этот изворотливый и лживый иноземец, за его спиной, безусловно, мерещился английский тайный совет. Или секретная служба кардинала Ришелье? И то и другое не сулило ничего хорошего. За примерами далеко ходить не приходилось. Недавно закончившаяся Смута и иноземная интервенция не оставляли сомнения в желаниях и аппетитах таких заговорщиков. Непредвиденные обстоятельства заставили их зашевелиться раньше предполагаемого срока, но не послужили непреодолимой преградой на пути достижения цели. Затруднение потребовало экстренного вмешательства Салтыкова и его людей, но никак не отменило сам план. Феона вольно или невольно оказался втянут в чужую тайну, обладание даже обрывками знания о которой сулили скорую и насильственную кончину. Ни в какую Кострому его не везли. Все должно было закончиться не позднее сегодняшней ночи, а значит, ему оставалось несколько часов для спасения. Феона спешил ослабить веревки, связывающие его руки, но сложный казачий узел никак не хотел поддаваться.

Англичане говорят: «Время и течение вод не ждут человека». Когда обоз Салтыкова подъехал к переправе на реке Едомше в двенадцати верстах от города Галича, солнце уже садилось за верхушки сосен, окрашивая закат в темно-багровые тона неумолимо надвигающихся сумерек. Люди спешили, понукая уставших животных. Никому не улыбалась возможность заночевать в лесу или открытом поле, когда до города оставалось не более двух часов размеренного хода. Часть обоза уже переправилась на другую сторону реки, когда случилось непредвиденное. Как только на мост въехала телега с телом Глеба Морозова, задние колеса возка, продавив подгнившие доски настила, наскочили на береговой лежень и подбросили гроб вверх. Гроб сорвался с помоста и с неимоверным грохотом упал вниз, пробив доски и прочно застряв между двумя прогонами. При этом крышка колоды отскочила далеко в сторону, а тело стольника, перевернувшись, с глухим шлепком вывалилось на настил.

– Тпру! Стой! Да стой, тебе говорю! – испуганно завопил возница, натягивая поводья.

– Осталбень пучеглазый, совсем ослеп, что ли? – заорал он на своего вялого помощника, флегматично шедшего сзади телеги.

– А сам-то куда смотрел? – огрызнулся нерадивый помощник, но сделал это как-то неубедительно, потому что сам насмерть перепугался и унимал дрожь в коленях, едва держась на ногах от страха.

– Ну, мухоблуд, теперь держись! – замахнулся на него возница, да так и замер с поднятым кулаком, увидев Салтыкова, вышедшего на шум из кареты.

Боярин неспешно зашел на мост, посмотрел на вдрызг разбитую колоду, на тело Глеба, лежащее рядом и на двух ротозеев, растерянно чешущих себе затылки, и лицо его налилось кровью.

– Это чего, опять? – гневно спросил Салтыков. – Любопытно мне стало, откуда у вас руки растут, недоумки? Кто домовину обвязывал?

Возница, стянув с головы суконный малахай, словно гусь, вытянул шею и, запинаясь от волнения, произнес, тревожно кося глазами по сторонам:

– Так это… Мы и обвязывали. Вдвоем. Только мы хорошо обвязали. Крепко.

Испуганный мужик еще раз тревожно огляделся по сторонам, поманил Салтыкова заскорузлым пальцем и, перейдя на шепот, сообщил ему самое важное, для полной убедительности осеняя себя крестным знамением:

– Слышишь, боярин, это он сам упал. Точно говорю!

Пока малахольный мужик божился, убеждая боярина, что гроб сам выскочил из повозки и разбился вдребезги, на мосту тихо и незаметно появились капитан Маржарет и Семка – «Заячья губа». Маржарет, наклонившись, прошептал что-то на ухо Салтыкова, а Семка, рассеянно глядя куда-то в переносицу возницы, спросил его со скрытой угрозой в голосе:

– Значит, сам, говоришь? Взял и упал?

– Ага, точно. Сам упал. Вот те крест! – охотно кивнул головой возница, не признав угрозы.

В следующий момент Семка наотмашь, с разворота, нанес сокрушительный удар кулаком в ухо ничего не успевшего сообразить мужика, который как подкошенный, распластавшись вниз лицом, рухнул рядом с телом Глеба Морозова. Семен, злобно сплюнув себе под ноги, повернулся к Салтыкову и, показав ему кусок веревки, прошепелявил:

– Веревка перерезана.

Салтыков взял веревку в руки, внимательно разглядывая характерный след от ножа на ее конце и, переглянувшись с Маржаретом, задумчиво произнес:

– Получается, не сам упал, а кто-то ему сильно в этом помог! Кто?

Семка недоуменно пожал плечами. Маржарет открыл было рот, но осекся, услышав за спиной взволнованный голос Авдотьи Морозовой:

– Борис Михайлович, что здесь происходит?

Молодая женщина стояла около распахнутой дверцы кареты и настороженно всматривалась в сторону реки, но стремительно надвигающиеся сумерки не позволяли ей разглядеть подробности происшествия на мосту.

– Разберись тут. Мертвечину убери и командуй привал, – вполголоса бросил Салтыков Семке и поспешил к Морозовой, загораживая ей обзор широко раскинутыми руками.

– Да все хорошо, сударыня! – произнес он, вымученно улыбаясь. – Ничего не происходит. Просто встали на ночлег. Сейчас будут шатры ставить.

Попытки Салтыкова успокоить Авдотью только усилили ее подозрения.

– Что ты скрываешь, Борис? – требовательно спросила она, заглядывая за плечо боярина. – Что произошло? Там Глеб, да? Я вижу Глеба!

– Да нет же, – закатив глаза к небу, устало ответил Салтыков. – Вот наказанье, право слово! Холопы мост повредили. Сейчас чинят, оттого и весь шум.

В этот момент со стороны моста застучали топоры, и послышался топот людей, резво бегущих куда-то со всех ног.

– Вот видишь, Доня, что я тебе говорил? – ухмыльнулся Салтыков и, взяв Морозову под руку, поспешно повел ее в сторону от моста.

Авдотья смятенно посмотрела через плечо, вырвала свою руку из ладони Салтыкова и упрямо повторила:

– Не называй меня Доня.

– Как пожелаешь, Авдотья Алексеевна, – произнес Салтыков, отстав от Морозовой на один шаг и обиженно сопя ей в спину.

Обоз встал. Ржали лошади. В полумгле, прорезая светом факелов закатный туман от реки, суетливо возились обозники, разбивая палатки и шатры. Со всех сторон слышны были голоса повторяющие друг друга. Все они кричали только одно слово: