Клеймо - Решад Нури Гюнтекин

Лигор-ага зло поглядел на неё и процедил с нескрываемым презрением:

- Не уважай я господина, я бы тебе сейчас показал на каком!

Поведение номерного задело меня.

- Ты брось, Литор-ага, - заметил я строго. - Можешь идти, больше ты тут не нужен!

Он, не торопясь, собрал грязные тарелки и вышел. Я недовольно поглядел на Намие.

- Ты плохо поступила, - пристыдил я её. - Зачем связываешься с такими людьми? Они ведь не подбирают выражения. Оскорбят тебя - а я опять расхлёбывай.

- Ах, оставь, милок, опять ты за своё! Вот нашёлся бы уд, всё было бы хорошо! Вчера на Островах мы повеселились, так повеселились. И уд был, и скрипка, и кларнет или как её там зовут, эту дудку. В Аксарае парень есть, Длинным Ихсаном зовут, - он такой танец живота выдал - со смеху помрёшь! До самого утра веселились, только кузнецы из Трабзона нам всё испортили.

На жаргоне стамбульских апашей Намие стала рассказывать, какой скандал учинили трабзонские кузнецы. Многих её выражений я не понимал, и тогда она начинала изображать жестами. Всё больше пьянея, я слушал её вульгарный рассказ с удовольствием и хохотал до слёз.

В душе уже не было горечи, и мир казался теперь весёлым, смешным балаганом.

- Ох и жарко! С ума можно сойти! - вдруг объявила Намие.

Она сбросила туфли, сняла голубую блузу и осталась в одной грязной комбинации. Она всё подливала и подливала мне водки, заставляла пить, тыкая стаканом в рот, или пихала закуску, роняя её мне на рубашку и пачкая костюм. Потом Намие вдруг принялась петь хриплым голосом. Одной рукой она щипала меня за плечи, шею, руки, другой отчаянно жестикулировала, словно заправская певица, прищёлкивая в такт пальцами.

Хоть я и был уже изрядно пьян, однако сообразил, что всё это переходит рамки приличия, и заставил её замолчать. Мне было совсем невесело. И тут, уж не помню по какому поводу, мы сцепились опять, потом мне стало душно, я выскочил на балкон, простёр руки к холмам, из-за которых показался недавно родившийся месяц, и больше я ничего не помнил.

* * *

Когда я открыл глаза, уже светало. Я обнаружил, что тело моё лежит в комнате, а голова покоится на пороге балкона. Я продрог, голова налилась свинцом, тело ныло, губы пересохли.

Я с трудом встал и, шатаясь, вошёл в комнату. Свет ещё горел. На столе валялись пустые бутылки, перевёрнутые грязные тарелки. На краю дивана лежала Намие. Наклонившись, я посмотрел ей в лицо. Что это было за страшное созданье! Краска расплылась и размазалась по грязно-жёлтой коже. Из безобразно раскрытого рта доносился храп. На шее слипшийся грязный пучок волос, - концы их были жёлтыми от перекиси водорода, корни - чёрные. Время от времени она кашляла, и тогда выпиравшие ключицы начинали прыгать, словно хотели выскочить из груди.

Не помню, чтобы в самые чёрные дни мир предстал предо мной в столь отвратительном обличий! О такой ли ночи мечтал я, когда вечером шёл за этой женщиной вдоль трамвайных путей. Я собирался спасти падшее дитя из добропорядочной семьи. Излить своё горе. Свить в укромном месте Стамбула своё гнездышко. Я собирался воскресить это существо, в котором умер человек; возвратить его к жизни; заставить забыть те дни, когда она должна была бродить по улицам, подвергаясь унижениям и оскорблениям; сделать так, чтобы от нанесённых ей ран не осталось ничего, кроме, может быть, неизбежных шрамов. Я хотел совершить чудо. Два несчастных человека, на которых Стамбул наложил клеймо, начнут новую жизнь, очистив от скверны душу свою. Жалкий созидатель! Вот оно, твоё творение!

Глядя на женщину в предутренних сумерках, я понял, что предо мною труп, - это умерли мои надежды, мои мечты.

Я прикрыл полуголую женщину простыней и, как был, в одежде бросился на кровать. Голова гудела, тело дрожало от озноба. Я зажмурил глаза, которые обжигали слёзы обиды, и снова провалился куда-то в бездну.

Меня разбудил Лигор-ага. В руках у него была огромная миска:

- Я принёс ваш суп, Иффет-бей. Как бы не остыл. Ничего не соображая, я поглядел ему в лицо:

- Какой суп?

- Вы же просили суп из потрохов? Только что эта девка сказала: "Бей выпил лишнего. Просил поскорей принести суп из потрохов!"

- Я ничего не заказывал. А где она сама?

- Почём я знаю. Ушла. Она разве ничего вам не говорила?

- Нет, я спал.

- Вот стерва! Наверное, что-нибудь спёрла. Я бы её не выпустил, да она сказала: "Бей требует супа!" - вот я и поверил. Проверьте кошелёк, беим!

Кошелёк был на месте, но денег в нём не оказалось, семнадцать лир испарились. Часы она, видно, не решилась вытащить из жилетного кармана.

- Эх, беим, беим, - проговорил Лигор-ага, - разве с такими шлюхами можно связываться. Я ведь с первого взгляда понял, что это за птица. Надо бы в полицию заявить, да только неприятностей потом не оберёшься. Ведь это же отель! Да, теперь уж ничего не попишешь!

Я служил в фирме уже второй год, когда однажды, вечером под праздник Рамазана, совсем неожиданно получил телеграмму от Музаффера: "Дело выиграно. Немедленно приезжай в Стамбул".

Я был поражён. Вертел телеграмму и так и этак, не веря своим глазам. Процесс тянулся уже много лет, и я потерял всякую надежду. Правда, брат в последние месяцы" часто писал мне, сообщая, что дело близится к концу. Месяц назад, когда я был в Стамбуле, он затащил меня к себе и долго рассказывал о всех деталях судебного разбирательства.

Поскольку Музаффер выказывал большую радость, я делал вид, что разделяю её, но, по правде говоря, мне не верилось, что всё это когда-нибудь кончится. Да и я не очень старался вникать в то, что говорил мне брат, покорно выслушивал его объяснения и, едва пробежав глазами бумаги и доверенности, подписывал всё, что мне подсовывали.

Увидя телеграмму, Джеляль очень обрадовался, он обнял и расцеловал меня.

- Ну, Иффет, ты спас свою шкуру. Я, наконец, могу быть спокойным за тебя, как отец, который удачно выдал замуж свою дочь.

Было решено, что завтра же я отправлюсь поездом в Стамбул. Мы просидели вместе допоздна. Занимаясь все эти годы торговлей, Джеляль стал чрезвычайно практичным. Он уже сделал кое-какие подсчёты, определил, сколько стоит теперь наш особняк и поместье, и сколько придётся на мою долю.

Однако действительность превзошла все ожидания. Поместье принесло куда больше денег, чем мы предполагали. Для такого человека, как я, это было настоящим богатством. С детства я никогда не думал о деньгах, не был алчным. К тому же я узнал, что такое нищета и голод, что такое радость, когда у тебя есть кусок хлеба. Эти деньги, словно свалившиеся с неба, меня сначала напугали, - о такой сумме я не мог даже мечтать.

И снова, как в самые тяжёлые дни моей жизни, на помощь пришёл Джеляль.

- Человек предприимчивый, - сказал он, - даже с таким небольшим капиталом может разбогатеть, вложив эти деньги в какое-нибудь прибыльное дело. Но ни ты и ни я не принадлежим к таким людям, которые способны пускаться на рискованные авантюры. Уж тем более ты - у тебя такой вид, будто ты перенёс тяжелую болезнь. Я всегда говорил: жизнь тебя так испугала, что ещё неизвестно, когда это пройдёт. Так что вложим пока деньги не в очень прибыльное, но зато верное дело.