Сюрприз для Александрины - Наталия Ломовская

Я смеялась, но, повинуясь его команде, взяла пипетку, отмерила в пузырек масло.

– Перед тем как добавлять в пузырек порцию нового эфирного масла, протирайте пипетку спиртом или водкой. А после добавления каждого ингредиента проверяйте, как изменился аромат. У меня есть специальная тетрадь, я туда записываю впечатление от запаха – на первой, пятнадцатой и тридцатой минуте. Это помогает при необходимости скорректировать аромат. Добавляем основу… И? Что? Хотите еще цибетин? Ну, попробуем. Что, понюхаем?

Мы понюхали. Получилось ужасно.

– Экскременты под кустом роз, – скривившись, сообщил мне Макаров. – Но я все же это закупорю и поставлю в шкафчик. Духам, видите ли, нужно время, чтобы созреть. Вдруг они у нас превратятся во что-нибудь путевое?

– А у вас уже получалось что-нибудь? – смеясь, спросила я.

– О да! Но получаться стало не сразу. Представляете, я как-то прочитал, что Аластер Кроули, великий колдун и оккультист, применял специальное «благовоние безнравственности», состоявшее из одной части серой амбры, двух частей мускуса и трех частей цибетина. Благовоние придавало ему весьма специфический аромат, но зато привлекало не только женщин, но и лошадей, которые всегда приветствовали его на улицах радостным ржанием… И вот я намешал амбру, мускус и цибетин, залакировал все это цветочками и отправился в «Эдем». Еще по дороге мне показалось странным, что ни одна лошадь при виде меня не заржала, но я отнес это к тому обстоятельству, что в Москве вообще нет лошадей! А когда я прибыл на рабочее место, там случилась небольшая паника – все отчего-то решили, что в туалете опять прорвало канализационную трубу. Пришлось срочно принимать душ!

Я смеялась до слез.

– Совершенно не понимаю, в чем дело! Вот и мадам де Помпадур, например, всю свою жизнь пользовалась стопроцентным раствором цибетина, мускуса и амбры. Не пойму – у Людовика был хронический насморк, что ли? А если серьезно…

– Вот, попробуйте, – Макаров достал из шкафа крошечную пробирку, откупорил ее, поднес к моей руке. – Я назвал это «Стоунхендж».

Аромат был густой, насыщенный, полный таинственной силы. Я не могла бы точно сказать, из чего состоят эти духи, на каких нотах построен запах. Макаров называл таинственные, неведомые составляющие: кастореум и агаро, иланг-иланг и корень дягиля, японский лотос и ливанский кедр, уолетис…

– И уилтширский бледный шиповник, только тень розы… А это – дайте вашу ручку… Этот аромат я назвал – «Битва в долине Куллу». Знаете эту легенду? Армия Зла, возглавляемая демоном Рактабиджей, вышла из-под земли, в долине Куллу, которая в древних источниках называлась Окраиной Существующего Мира. Двигаясь вперед, демоны уничтожали все живое на своем пути, оставляя только выжженную землю. Люди воззвали к Шиве, но тот был так глубоко погружен в медитацию, что не услышал. Тогда святые и пророки попросили защиты у супруги Шивы, богини Парвати, и она вступилась за них. Когда демонская орда атаковала богиню, у нее на лбу раскрылся третий глаз, из которого вышла ее ярость в виде богини Кали. Богиня была темной и ужасной, в каждой из четырех рук держала меч, а длинный язык облизывал губы, предвкушая кровавое пиршество. Кали бросилась в битву с демонами, четыре меча вонзались в их плоть, но из каждой капли крови рождался новый демон. А богиня Кали стирала пот и кровь с лица своей головной повязкой, из каждой капли крови и пота богини появлялось два человека. Богиня приказала им душить демонов, а сама принялась отрубать головы врагам и немедленно слизывать их кровь, чтобы ни капли не упало на землю. Бой кипел, и богиней стало овладевать безумие ярости. Она больше не различала своих и чужих и стала истреблять все вокруг – демонов и людей, пророков и святых. И Шива сквозь транс медитации почувствовал ее ярость, способную погубить весь мир, и бросился ей в ноги, и безумие Кали утихло…

И я обоняла его рассказ – как будто слова были проиллюстрированы, но не картиной, а ароматом. Вот тревожный запах сгоревшей травы – это демоны сжигают своим дыханием долину Куллу. Повеяло лилиями – это прекрасная Парвати вышла на зов людей. А этот соленый, горячий аромат – разве это не ярость Кали, выплеснувшаяся из берегов, грозящая затопить и уничтожить все вокруг? А умиротворяющее дуновение ладана и амбры – явление Шивы, древнейшего из божеств, благого и милостивого, целителя и избавителя от смерти, самозабвенно танцующего тандаву над повергнутыми телами демонов…

Мы сидели прямо на ковре и по очереди нюхали мое запястье, на которое была нанесена капля «Битвы в долине Куллу». И вдруг Макаров, быстро склонившись, прижался к нему губами, а я, вместо того чтобы убрать руку, отвернулась и зажмурилась. Как ребенок – старалась не видеть, не слышать, не чувствовать… Но не чувствовать не могла – прикосновение твердых мужских губ, дыхание, опаляющее мою кожу… Поцелуй кончился быстрее, чем бы мне того хотелось. Жан встал, чтобы принести еще какой-то флакон. Я все никак не могла посмотреть на него, и тогда он сказал:

– Хочешь, я сделаю духи для тебя? Они будут твои. Только твои. Одни во всем мире.

– Хочу, – сказала я, глядя все так же в сторону. – А какие они будут?

– Они будут пахнуть так, как пахли бы твои волосы после прогулки по морскому берегу, по поросшим синими цветами холмам. Свежим ветром и солью. Лавандой и розмарином… И будет в них особенная тайна, загадка. У тебя ведь есть тайна, не так ли?

Наконец я смогла взглянуть ему в глаза.

Они смеялись.

– Пойдем пить кофе, – сказал он. – А потом продолжим.

Макаров сам молол зерна и варил кофе вместе с сахаром и сливками – очень крепкий. Мы почти не говорили и выпили кофе залпом, обжигаясь, как будто куда-то страшно торопились.

Я подумала, что Жан обещал продолжить осмотр коллекции, но, едва вернувшись в полутемную комнату с толстым ковром на полу, где было так тихо, словно мы находились не в шумной Москве, а на другой планете, где почти не ощущался ход времени, словно все часы мира разом остановились, мы начали целоваться. И это были настоящие поцелуи, а не те стерильные прикосновения, которыми мы баловались с Глебом. Тогда мое тело казалось мне замотанным в целлофан, в невидимую, но непроницаемую пленку, а сейчас я чувствовала все, и колени у меня подгибались, дыхание сбивалось, а губы горели. Вдруг земля ушла у меня из-под ног – это Макаров поднял меня, понес, надо мной проплыл потолок, все закружилось и остановилось. Я лежала навзничь, а Жан склонился надо мной, вокруг меня, везде, – я чувствовала его руки и губы всем телом, словно у него, как у Шивы, было четыре руки, а то и все шесть. Я слышала, как глухо бьется его сердце, я чувствовала страх и восторг, словно на американских горках. Он делал со мной что-то, доставлявшее мне нестерпимое почти наслаждение, и вдруг я неожиданно для себя вскрикнула не своим, низким рычащим голосом и увидела его удивленные, радостные глаза.

Он баюкал меня на руках, как в огромной теплой колыбели, и я засыпала, чувствуя себя так, словно мое тело налито густым сладким медом…

Я проснулась ночью от дикой тревоги и подскочила на кровати, пытаясь унять колотящееся сердце. Я еще хотела убедить себя, что я ночую дома, что все произошедшее со мной – всего лишь один из сладких и мучительных снов, посещающих меня в моем затянувшемся девичестве, но – увы. Сквозь жиденькую московскую ночь проступали очертания предметов. Я лежала в чужой огромной спальне, а рядом со мной спал мужчина, еще вчера бывший совершенно чужим человеком. И он открыл глаза и посмотрел на меня.