Нас позвали высокие широты - Владислав Корякин

Однако прежде — несколько слов о самолете и экипаже Ан-2, составившем эпоху в освоении отдаленных пространств нашей страны. По арктическим нормам экипаж явно усилен: помимо двух пилотов он включает еще механика и радиста. Первый пилот (он же командир экипажа, в составе которого предстоит работать и нам), Леонид Иванович Зотов, — участник 2–й Антарктической экспедиции. Второй пилот, молодой парень чуть старше двадцати лет, Валерий Викторов, успел окончить военное летное училище и тут же попал под очередное сокращение, теперь набирает летный стаж на гражданке.

Пока наибольшие опасения нам внушала погода, тем более что первопроходец Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков однозначно утверждал: «Я не знаю более мрачного месяца для глубокой Арктики, чем сентябрь. Недолгая борьба между уходящим относительным теплом и наседающими морозами делает его самым мрачным месяцем высоких широт». Разумеется, я помнил о своем первом знакомстве с Арктическим фронтом, даже если его влияние в Карском море с удалением от Северной Атлантики слабело.

Наши встречи на Диксоне со знакомыми еще по Русской Гавани моряками и полярниками первое время вызывали озабоченность наших сопровождающих из пресловутого почтового ящика. Однако они быстро убедились, что мы правильно пользуемся магической фразой «предприятие почтовый ящик…» для не посвященных в планы, о которых мы и сами не имели четкого представления, и, честно говоря, ими не интересовались.

Вылетели с Диксона мы 15 сентября курсом на мыс Челюскина, ознакомившись в процессе полета с северным побережьем Таймыра. Определенно на будущее это также перспективный район, даже несмотря на самое незначительное оледенение на самом востоке хребта Бырранга.

Несколько слов об особенностях самого полета и работе экипажа. Командир вел самолет на небольшой высоте, вписывая полет в рельеф местности, что поначалу вызвало наше удивление. «А он всю войну на штурмовике пролетал, так и продолжает», — гласил ответ на нашу недоуменную реакцию. Интересно было бы узнать, какая нам будет от этого польза. Ответ гласил: «Скоро узнаете…» Поскольку полет проходил в условиях приличной погоды, экипаж вел себя довольно свободно, нередко вступая с нами в разговоры, по крайней мере механик и радист.

Вот и сам мыс Челюскина — крайняя северная точка Евразийского континента, где с 1932 года находится крупная полярная станция, наблюдения которой отражали ледовую обстановку на важном участке Северного морского пути в проливе Вилькицкого. С побережья открывается пространство чистой воды без признаков льда в пределах поля зрения, хотя, видимо, так обстоит дело не всегда. Первым начальником здешней полярки был врач Б. Д. Георгиевский. Позднее здесь зимовали будущие Герои Советского Союза И. Д. Папанин и Е. К. Федоров, заслужившие свои золотые звезды на первой дрейфующей станции Северный полюс Поблизости возвышается высокий каменный гурий, оставленный спутником Р. Амундсена Харальдом Свердрупом на месте астропункта, определенного весной 1919 года. По–своему самую северную точку континента отметила природа, уложив вблизи берегового обрыва округлую глыбу светлого пегматита диаметром в несколько метров.

Однако из мглы времен возвратимся в наше время, требовавшее от нас достойных решений, тем более что надо было использовать любую возможность. С утра 16 сентября пытаемся оценить обстановку по синоптической карте.

Синоптики (мудрецы или колдуны, по определению Зотова) ничего хорошего не обещают и путают мраком, снежными зарядами и обледенением, надвигающимися с запада, К счастью, наш командир обладал правом принятия самостоятельного решения в любой сложившейся обстановке.

— Будем ждать или работать? — с этого вопроса Зотова начиналось для нас каждое утро. Определить высоты границ питания ледников (а это важнейшая характеристика оледенения) нам уже не удастся, увы… В дальнейшем с каждым днем будет только хуже, это очевидно… Определенно на выжидание времени просто не оставалось.

Решили начать с восточного побережья архипелага, что подтверждали метеосводки с полярной станции на мысе Песчаный, куда мы вылетели во второй половине дня. Несомненно, риск оставался, но в нашем положении ничего другого не оставалось, с чем согласны и наши опекуны из ящика, хотя и без признаков энтузиазма на лицах. Предстоящие испытания не лишили нас аппетита, и перед вылетом мы отдали должное летной столовой, в которой действующие нормы соответствовали представлениям о светлом коммунистическом будущем, хотя и в консервированном виде. С этим настроением мы и взлетели, с в меру отягощенными желудками, что, по опыту полярников всех времен, настраивает на успех, даже в самой сомнительной обстановке.

Пролив Вилькицкого мы пересекали над сплошным рыхлым облачным покровом, упиравшимся в южную кромку архипелага. Пилоты вели машину в свободном от тумана пространстве, пронизанном солнечным светом над пушистым одеялом слоистой облачности, имея над головой лишь прозрачную пленку высокослоистой облачности. Картина для нас была красивая, но почти безнадежная, до тех пор пока по направлению полета спустя час из облачного месива стали появляться очертания пологих скальных выходов и ледниковых шапок, а порой даже участки местности, не позволявшие, однако, вести полноценные наблюдения. С приближением к заливу Ахматова в поле зрения появились ледники плоских вершин, причем с признаками недавнего таяния в виде замерзших потоков. Определенно выяснить положение границ питания невозможно, мы появились здесь слишком поздно. Зато характер коренного рельефа с преобладанием участков плато, рассеченных троговыми долинами, прослеживался вполне отчетливо, наравне с карами в обрывах плато. Одного этого для нас маловато… Картина стала меняться в лучшую сторону только с приближением к проливу Шокальского. Одновременно мы испытали резкие броски и провалы в воздушные ямы, характерные для горно–ледниковой местности. Наше настроение также стало меняться к лучшему, ибо общая ситуация уже не выглядела полностью безнадежной. Шансы на дальнейшее улучшение ситуации пошли вверх.

Окончательно мы определили свое положение лишь в заливе Микояна с остатками сохранившегося припая, одновременно отметив слева ледник Мушкетова, напоминающий очертаниями многолучевую звезду, взгромоздившуюся на каменный пьедестал обособленного участка плато. Пока в поле зрения — лишь обрывки некой общей картины, которая пока не складывается в единое целое, и общая обстановка оледенения на острове Большевик для нас остается нерасшифрованной. Посмотрим, что ждет нас дальше…

Пометавшись без толку вдоль побережья пролива Шокальского, повернули к мысу Оловянному на острове Октябрьской Революции, барахтаясь в воздушных ямах, и вскоре буквально уперлись в кромку ледника Университетский, с многочисленными трещинами тут и там, перекрытыми снежными мостами. На открытой воде поблизости — россыпь айсбергов. Хотелось бы понять, какие изменения здесь произошли после аэрофотосъемки в середине 1950–х годов, но из–за отсутствия приметных ориентиров эта попытка оказалась безнадежной.

Между тем по мере продолжения полета облачность, уплотняясь, поднималась все выше, прямая видимость улучшилась, хотя краски поблекли, а окружающие ландшафты утратили цвет, представ перед нами в скупой, но выразительной черно–белой гамме от горизонта до горизонта. Грандиозность и суровость открывшегося пейзажа не могли не вызвать чувства восхищения. Похоже, восточное побережье острова Октябрьской Революции обещало нам больше, чем уже пройденное пространство.