Железный бурьян - Уильям Кеннеди

Вот что означал их поцелуй.

Френсис и Энни поженились через полтора месяца.

Катрина, я буду любить тебя вечно.

Однако случилось другое.

— Индейка, — сказала Энни. — Посиди, пока приготовлю.

— Нет, это долго. Съешьте ее, когда захотите. В воскресенье или когда.

— Ее не так уж долго жарить. Два-три часа. Так долго тебя не было — неужели сразу и убежишь?

— Я не убегаю.

— Хорошо. Сразу и поставлю ее в духовку. Придет Пег, начистим картошки и луку, а Данни сбегает за клюквой. Индейка, надо же. Рождество торопишь.

— Данни — это кто?

— Данни не знаешь? Конечно, откуда. Сын Пег. Она вышла за Джорджа Куинна. Джорджа ты ведь знаешь, и у них мальчик Десять лет ему.

— Десять.

— В четвертом классе, умница.

— Джеральду было бы сейчас двадцать два.

— Да.

— Я видел его могилу.

— Видел? Когда?

— Вчера. Работал там днем, нашел его, поговорили немного.

— Поговорили?

— С Джеральдом поговорили. Рассказал ему, как это вышло. Всякого нарассказал.

— Думаю, он рад был тебя услышать.

— Может быть. А Билл где?

— Билл? А-а, ты о Билли. Для нас он так и остался Билли. Прилег. У него с политиками получилась неприятность, переживает. Похитили племянника Патси Маккола. Сына Бинди. Ты, наверно, читал об этом.

— Читал. И Мартин Догерти мне рассказывал, давно уж.

— Мартин сегодня в газете написал про Билли.

— Это я тоже видел. Хорошо написал. Мартин говорит, отец его еще жив.

— Эдвард. Жив, на Мейн-стрит живет. Память потерял, бедняга, а так крепкий. Видим его иногда — с Мартином прогуливается. Я разбужу Билли, скажу, что ты здесь.

— Нет, не надо пока. Поговорим.

— Поговорим. Правда. Пойдем в комнату.

— Куда, в такой одежде-то? Старье весь день таскал. Весь дом тебе запачкаю.

— Подумаешь. Неважно.

— И тут хорошо. Вон из окна двор видно. Красивый двор. И собака у тебя — колли.

— Веселая. Данни стрижет траву, а собака в нее свои кости закапывает. У соседей кошка, так она за ней вдоль забора гоняется.

— Сильно семья изменилась. Да я так и думал. Как твой брат и сестры?

— Хорошо. Джонни совсем не меняется. Сейчас он в комитете у демократов. Джози очень растолстела и потеряла много волос. Носит накладку. А Минни всего два года прожила с мужем — умер. Очень одинока, комнату снимает. Но мы все видимся.

— Билли молодцом.

— Игрок, и не очень хороший. Вечно без денег.

— Когда мы первый раз встретились, он хорошо ко мне отнесся. Тогда он был при деньгах. Залог за меня внес, спас от тюрьмы и хотел мне новый костюм купить. Порядочно дал денег, а я, конечно, все спустил. Он малый твердый, Билли. Я его любил. Говорит, ты ни ему, ни Пег не рассказывала, что я уронил Джеральда.

— Да, только на днях рассказала.

— Ты, Энни, оригинальная женщина. Таких, как ты, поискать.

— Что пользы об этом рассказывать? Что было, то было. Твоей вины в том не больше, чем моей. Ничьей в том вины нет.

— Никак мне не отблагодарить тебя за это. Туг благодарности — все равно что пустой звук Тут я не знаю прямо…

Она махнула рукой.

— Хватит об этом, — сказала она. — Всё уже. Пойди сядь, расскажи, как это ты вдруг к нам собрался.

Он сел на скамью в алькове и глянул в окно, где стояла герань с двумя цветками, увидел колли, яблоню, которая росла у них на дворе, но давала тень и плоды двум соседним, клумбы, подстриженную траву и белый забор из сетки, все это ограждавший. Как красиво. Ему нестерпимо хотелось рассказать обо всех своих прегрешениях, чтобы хоть ими уравняться с этой не доставшейся ему красотой, но язык его цепенел, примерно так же, как ноги, когда он шел по клейкому тротуару. Его ум и тело пребывали как будто в наркотическом сне, когда восприятия сохранены, а действовать не можешь. Не было никакой возможности объяснить, что привело его сюда. Для этого пришлось бы не только перечислить все грехи, но и беглые, напрасные мечты, все его случайные блуждания по стране, все его возвращения в этот город и отъезды — снова отъезд и снова к ним не зашел, а почему — не знает. Пришлось бы подвергнуть вскрытию его приступы буйства, страх перед правосудием, его жизнь с Элен и нынешнее от нее отступничество, спанье с разными женщинами, которые ему вовсе не были нужны, его пьяные дела, утренние похмелья, ночевки в бурьяне, попрошайничество — не из-за безработицы, а сперва ради Элен, а потом — из-за того, что это легко: легче, чем работать. Все было легче, чем возвращение домой, — даже опуститься до уровня социальной личинки, уличного слизня.

Но вот вернулся домой.

Он же дома сейчас, верно?

И если да, то спрашивается как раз: почему?

— Можно, конечно, сказать — из-за Билли, — ответил Френсис. — Но дело не в этом. Спроси перелетную птицу, почему она улетает на юг, а потом возвращается на север, на старое место.

— Что-то, видно, тебя проняло.

— Говорю, Билли выручил меня из тюрьмы, заплатил залог, а потом пригласил домой, хотя я думал, никогда не пригласят после того, что я натворил… А потом узнал, что ты сделала — верней, не сделала, — и Пег выросла без меня, хотелось на нее посмотреть. Я говорю Билли: хочу прийти домой, когда смогу что-нибудь сделать для родных, а он говорит, — приходи просто так, повидаться, плюнь на индейку — вот это ты можешь для них сделать. Ну и пришел. И с индейкой.

— Но что-то в тебе изменилось, — сказала Энни. — Из-за женщины, да? Билли с ней познакомился?

— Из-за женщины.

— Билли сказал, что у тебя другая жена. Элен, он сказал.

— Не жена. И не была женой. Жена у меня одна была.

Энни, сложив на столе руки, почти улыбнулась ему, и Френсис принял это за насмешку. А она сказала:

— И у меня был только один муж. Только один мужчина.

У Френсиса перехватило глотку.

— Вот что делает религия, — сказал он, когда смог заговорить.

— Не религия.

— Мужчины на тебя как мухи на мед небось слетались. Такая была красивая.

— Пробовали. Но ни одного не подпускала. Не хотела. Даже в кино ни с кем не ходила, кроме своих и соседей.

— Не мог я жениться, — сказал Френсис. — Есть такое, чего ты не можешь. Но с Элен я жил. Это да, это правда. Девять лет, с перерывами. Она хорошая женщина, но беспомощная, как ребенок. Улицу сама не перейдет, если за руку не возьмешь. Вынянчила меня, когда я совсем доходил. Мы нормально жили. Хорошая баба, ничего не скажу. В хорошей семье выросла. А улицу ни черта перейти не может.