Кресло русалки - Сью Монк Кид

Кэт указала на кувшин, стоявший на столе рядом с солонками и перечницами. Он был наполовину набит четвертаками и десятицентовиками, сбоку приклеена табличка: «Пожертвования на собачью еду».

– Как тебе это нравится? Бонни собирает деньги на еду Максу.

Оглядев зал, я увидела кувшины на каждом столике.

– Похоже, она тратит их не совсем на то, – продолжала Кэт. – Я только хочу спросить – где она, вся эта воображаемая собачья еда? – Она накрыла своей рукой руку матери. – Помнишь, Нелл, как лет сто назад мы заказали шесть коробок собачьей еды для первого Макса? Это было в каком-то зоомагазине в Чарлстоне, а они прислали нам кучу кошачьей еды.

Мать кивнула, и было видно, как воспоминания, всплывая из глубин памяти, проступают на лице. Я следила за тем, как засияли ее глаза, она обвела стол выразительным взглядом, ярким, как луч маяка. Потом рассмеялась, и мы все замолчали, пораженные ее смехом.

– Макс съел все до последнего кусочка, – проговорила она. – Помню, ему понравилось.

Кэт наклонилась к ней:

– Да, а потом повадки у него стали какие-то кошачьи. Стал держаться независимо и свысока, охотился на мышей и отрыгивал комочки шерсти.

– А помнишь. Кэт, как первый Макс съел кусок веревки и мы с тобой побежали на паром и попросили Шема, чтобы он срочно переправил нас, потому что стряслась беда. Помнишь, Кэт?

Ее слова звучали как веселый щебет. Она размахивала в воздухе своей цветочной повязкой. Меня обуревали чувства замешательства и удивления – как и всех нас, – словно мы присутствовали при чуде рождения, не зная, что роженица беременна.

– Шем сказал, что не может устроить внеочередной рейс из-за собаки, – продолжала мать. – Я думала, Кэт на него набросится. Тогда он сказал: «Ладно, леди, успокойтесь, я вас возьму». А на полпути Макса вытошнило этой веревкой, и он совершенно оправился.

Лицо ее сияло. Кто эта женщина? Все замерли. Мать перевела дух и возобновила свой рассказ:

– Так вот, мы подняли такой шум, что потом не хотелось говорить Шему: «Ничего страшного», – так что мы притворились, будто дело очень плохо, и несколько часов гуляли с Максом по Мак-Клелланвиллю, пока не сели на обратный паром.

Тут появилась Бонни и взяла у нас заказы. Когда она ушла, Хэпзиба заметила:

– А помнишь, Нелл, как мы приходили в аббатство и помогали тебе мыть и натирать статую святой Сенары и Макс увязывался за нами? Мне кажется, что тот Макс был раньше. Помнишь?

Мать откинула голову и весело и заразительно рассмеялась, потом повернулась ко мне:

– А когда мы заканчивали мыть святую Сенару, Макс поднимал лапу и метил ее.

Она словно попала в какую-то расселину во времени и сейчас была такой, как тридцать четыре года назад. Нелл – пропавшей без вести или погибшей.

Мне не хотелось прерывать этот поток воспоминаний:

– А помните девичники?

– Девичники! – воскликнула Кэт. – Да, вот уж было веселье так веселье.

– Знаешь, Кэт, сегодня я уже второй раз за день с тобой соглашаюсь, – сказала Хэпзиба. – Это начинает меня беспокоить.

– А тот вечер, когда ты нашла в воде черепаший череп – помнишь? – спросила я, посмотрев на Хэпзибу.

– Конечно. Удивительно, что ты про это помнишь.

– Мне всегда нравился этот череп, – ответила я и хлопнула в ладоши. – Надо снова устроить девичник.

– Устроим, – согласилась Кэт. – Прекрасная мысль.

Сидевшая рядом с моей матерью Бенни наклонилась к ней и, прикрывая рот ладонью, шепнула, но так громко, что все за столом ее услышали:

– Ты сказала, что никогда больше не пойдешь на девичник.

Нелл оглядела сидевших за столом. Я заметила, что блеск в ее глазах начал меркнуть.

– Это было давно, Бенни, – успокоила ее Хэпзиба. – Люди меняют свое мнение. Правда, Нелл?

– Я не меняю, – ответила моя мать.

– Но почему? – Я протянула руку, как будто могла удержать ее с нами.

– Она не хочет веселиться после смерти твоего отца, – снова шепнула Бенни. – Помнишь? Она сказала: «Для меня теперь это балаган – плясать и делать вид, что ничего не случилось, после того, что произошло».

Я метнула в Кэт взгляд, словно говоря: «Может, ты ее наконец заткнешь?» Кэт потянулась к хлебнице и дала Бенни бисквит.

– Отец хотел бы, чтобы вы продолжали устраивать девичники, – сказала я.

Мать провела пальцами по стакану со сладким чаем.

– Давай, Нелл, сделай это ради нас, – попросила Кэт. – То-то накричимся вдосталь.

– И Макса позовем, – добавила Хэпзиба.

Мать пожала плечами. Я уловила в ее глазах несколько последних отблесков света.

– Но только никаких танцев! – взмолилась она. – Не хочу никаких танцев.

– Просто посидим на одеяле и поговорим вот как сейчас, – согласилась Кэт. – А если кто-нибудь пустится в пляс, мы ее пристрелим.

Появилась Бонни с нашими заказами: жареными устрицами и креветками, пирожками с крабовой начинкой, красным рисом, черной фасолью и пирожками с моллюсками, которыми славилась на всю округу. Пока мы ели и разговаривали, старая Нелл полностью ушла в себя, но теперь я знала, что от моей былой матери что-то осталось, и впервые почувствовала, что ее можно вызволить из ее безумия, по крайней мере отчасти.

Входная дверь открылась, и колокольчик задребезжал, всколыхнув тишину в зале. Я инстинктивно обернулась.

Он стоял в дверях, его каштановые кудри свесились, когда он нагнулся за монеткой, упавшей на мощенный плитками пол. Он поднял полуприкрытые глаза, оглядел столики, и я почувствовала, как сердце у меня в груди разбивается на мелкие осколки.

Это был Хью.

Я наблюдала за ним несколько мгновений, думая: «Постой, постой, это не может быть Хью. Хью в Атланте».

Знаете, как бывает, когда вы видите кого-то, совершенно не вписывающегося в ситуацию, кого-то, кого здесь быть не должно, как сначала вы чувствуете себя слегка дезориентированным, и наконец это переворачивает ваше ощущение времени? Со мной было даже несколько хуже. Я сидела за столом и воображала, что благодаря некоей необъяснимой смеси медиумического прозрения, сверхпроницательности и подозрительности он знает.

Он знал, что я села в лодку с другим мужчиной и хотела уплыть с ним на другой конец света. Он знал о сцене, которую я раз за разом зримо представляла себе – невозможной, невыносимой сцене, – как я укладываю чемодан и невозмутимо выхожу из дома, оставляя его одного. Он знал. И приехал из Атланты, влекомый смрадным запахом моей вины.

Однако, заметив меня, он улыбнулся. Своей обычной улыбкой: краешки рта чуть опущены, губы напряжены, как будто он сдерживается, чтобы не обнажились все его зубы, – улыбкой, перед которой я столько раз пасовала.