Темная мишень - Сергей Зайцев

Прихватив карабин старшого, Хомут как ошпаренный выскочил из подъезда и метнулся в сторону, под защиту стены. В подъезде коротко грохнуло, хлестнуло осколками. И все стихло.

Не оглядываясь, Хомут направился к санкам с незнакомцем, зло вскинул автомат:

– Из-за тебя, сука, только неприятности…

Он даже не понял, откуда вывернулся Кирпич. Прыгнул к следопыту, повис на руках. Хомут заорал от резкой боли, прострелившей ребра, попробовал вырваться, но пацан вцепился в автомат, как клещ.

– Не смей! – яростно выкрикнул мальчишка, в этот момент ничем не напоминая прежнего наивного лопоухого щенка. – Оспа оставил ему жизнь! Не смей менять его волю!

Хомут резко ударил его коленом в живот, отбросил от себя. В руке как-то сам собой оказался трофейный нож, играя в пальцах смертоносными бликами. Ярость и обида за нелепую гибель наставника, душившие следопыта, требовали выхода.

– Не хочешь тащить – проваливай… я сам его дотащу, ради Оспы, – через боль выдавил Кирпич, скорчившись на снегу.

Хомут криво усмехнулся и шагнул ближе. Но передумал, совладал-таки с яростью:

– Ладно. Посмотрим, как ты его допрешь. Лично я руки марать не собираюсь.

Наташа позволила себе лишь десятиминутный перерыв, а глаза уже предательски слипались.

По опыту знала: самое трудное еще впереди – перед самым концом смены, вот уж когда станет совсем невыносимо. До этого надо успеть разложить операционные инструменты, прогладить салфетки, наделать ватных тампонов, помыть полы… Голова шла кругом. На самом деле дежурила она не одна, но старшая медсестра Галина, пользуясь своим положением, позволяла себе отлучаться по личным делам чаще, чем следовало. Естественно – перекладывая большую часть работы на стажерку.

Вздохнув, девушка встряхнула головой и рассеянно оглядела ординаторскую – комнатушку, где медсестры хранили медикаменты и перевязочные материалы. Пахло йодом, хлоркой и влажным бельем. Перевязочного материала, несмотря на зажиточность Ганзы, в госпитале всегда не хватало. Вооруженные стычки между разными группировками, бытовые ссоры, производственные травмы, жуткие ранения на поверхности от клыков и когтей населивших мир наверху тварей… Пострадавших везли едва ли не со всего Великого Кольца – госпиталь на Таганской славился своими специалистами. Считалось нормальной практикой, что за отдельную плату, или по особым договоренностям о взаимопомощи, пациентов доставляли со смежных станций других карликовых государств. Неудивительно, что постоянно приходилось перестирывать заскорузлые от крови бинты и стерилизовать инструменты.

Она жила так уже почти два месяца, а казалось – вечность. Ей и раньше, на Бауманке, доводилось помогать на дежурствах старенькому доктору Брамцу, но тот жалел девчонку и часто полуночничал самостоятельно. Здесь таких поблажек не было. Пришлось быстро взрослеть. Днем учеба, вечером или ночью – дежурство. Она уже умело накладывала повязки и шины, делала уколы под присмотром старших медсестер…

Горькая усмешка тронула губы девушки. Обычно на станции, да и в госпитале, столько людей вокруг, но так одиноко, когда Димки нет рядом, словно больше никого, кроме него, и не существует. На Бауманке было гораздо лучше. Привычное с детства окружение, близкие и родные люди, друзья и просто хорошие приятели, которых знаешь как облупленных. Да и особое положение – все-таки дочь самого Михаила Григорьевича Сотникова, главы Бауманского Альянса, а не обычная девчонка. Но болезнь все перевернула с ног на голову, изменила всю жизнь…

Да, здесь, на Таганской, они теперь принадлежали друг другу… Формально. Им даже выделили свою комнатку в жилом секторе станции – ту самую, которую до них занимал Олег-Натуралист. На самом же деле они целиком и полностью находились во власти Леденцова, главы особого отдела Таганского треугольника. А тот слишком часто усылал Димку с опасными заданиями, для выполнения которых, бывало, требовалось несколько дней – несколько дней, когда она не видела, не ощущала любимого человека. Воздух на избавленной от производств Таганской всегда был чище, чем на родной Бауманской, но из-за подневольного и тягостного положения Наташе часто казалось, что она здесь задыхается. Задыхается от несвободы.

Она знала, что Димка чувствует себя так же. Знала, что и ему без нее несладко. Толком не ешь, не спишь, мысли зациклены на одном и том же… Скорее всего, такие же проблемы были и у других «санитаров», просто им с Димкой не успели об этом рассказать. Чем дольше длилась их разлука, тем болезненнее она становилась. Плата за особые способности, не присущие обычным людям, или естественное следствие этих способностей? И изменить ситуацию пока невозможно. После договора, заключенного с Леденцовым, который взял их обоих под свое покровительство и тем самым избавил от участи подопытных крыс в исследовательских лабораториях Таганки, они слишком сильно зависели от его воли.

Спохватившись, Наташа бросила взгляд на стрелки старенького механического будильника, с тихим вздохом поднялась, вернулась к работе. Но успела только выключить электрокипятильник, как послышался знакомый сухой стук трости по мраморному полу, хлипкая дверь отдернулась, и в проеме появилась круглая, одутловатая физиономия Бориса – ночного сторожа. Молчаливый и замкнутый, он никогда не рассказывал, где лишился ноги. Ковылял на своей культе с таким мрачным и ожесточенным видом, словно всякий раз, отправляясь на смену, бросался в свой последний, но нескончаемый бой – с собственным увечьем.

– Наталья, там это… – Борис засопел. Объяснения молчуну всегда давались тяжело, а простые слова приходилось выталкивать, словно неподъемные булыжники. – Раненному плохо… Галка, курва, видать, укол не сделала… уперлась к хахалю своему… – Он быстро и часто поморгал, щуря вечно слезящиеся глаза – результат слишком долгой жизни без естественного дневного света. – Сделала бы ты укольчик ему… что ли…

– Права не имею, ты же знаешь, – Наташа машинально поправила сползающую косынку – при работе со стерилизатором всегда приходилось прикрывать волосы. Приветливо улыбнулась старику, пряча свою печаль. – Обезболивающее в сейфе, а ключ только у Галины.

– Ну, может так… поможешь… – нерешительно обронил старик, насупив брови.

Наташа озадаченно хмыкнула. После изменения она стала иной, и, как ни старалась действовать осторожно, люди это заметили. Пожалуй, такие моменты в утомительные часы дежурств ей даже нравились, скрашивали тягостность ожидания – моменты, когда она действительно могла облегчить боль и страдания без дефицитных медикаментов, которые доставались далеко не всем, а людям «поважнее». И все бы было терпимо, если бы не одно «но»…

– Сейчас не получится, Борис. – Наташа кивнула на стерилизатор, чтобы замаскировать истинную причину отказа. – Работы много, ты уж извини. Подожди, пока Галина появится…

Но сторож, что-то уловив в ее глазах, изменился в лице, попятился:

– Ты это… ладно… пойду я от греха подальше…

Сторож скрылся за дверью, а девушка, слегка нахмурившись, покачала головой. И это они уже знают. Пациентам, как правило, нечем заняться, вот и перемывают кости всем, кто попадается на глаза. А чаще всего на глазах, понятное дело, медсестры. Ее помощь, хотя она и старалась действовать аккуратно, не проявляя свои способности явно, все равно не осталась незамеченной. Люди ее любили, но незамеченными не остались и моменты, когда эту помощь она оказать не могла. И случалось это обычно тогда, когда разлука с Димкой затягивалась. Ладно, сперва работа, а беспокойные мысли потом.