Специальные команды Эйхмана. Карательные операции СС. 1939-1945 - Майкл Масманно

Тем не менее, глядя на этого офицера СС, как-то не очень верилось, что все обвинения в садизме в его адрес были беспочвенными происками недоброжелателей. Два шрама, наискось прорезавшие левую щеку на его скуластом лице, как следы от ударов стилетом, делали зловещую внешность этого прирожденного убийцы еще более угрожающей.

Иногда во время казней случалось, что, когда приговоренного вели к могиле, он плевал в своих палачей. Для них это было скорее забавно, потому что Штрауху и его коллегам было чем отплеваться в ответ. Причем плевки их автоматов всегда летели точно в цель и не могли случайно попасть в самих плюющихся. Какое, должно быть, им доставляло удовольствие наблюдать за тем, как те, кто пытался их обидеть, летели вниз головой в смертельную яму. И вот она заполнялась. Какое удовольствие было хоронить врагов Гитлера! Это была победа, настоящий триумф, именно этого требовал фюрер и призывал к этому в своих речах офицеров СС, славных СС, идущих от одной славной победы к другой. Подхватив эту заразу безумия, Штраух, естественно, присоединился к голосам тех, кто был убежден, что защищать евреев означало проявлять мягкотелость и витать в облаках гуманизма. Такие люди считали, что было немыслимым слушать музыку Мендельсона или оперу «Сказки Гофмана» Оффенбаха: это было все равно что проявлять явное пренебрежение идеями национал-социализма.

В своем отношении к музыке, написанной евреями, Штраух, вероятно, был вдохновлен примером Эйхмана, когда тот, будучи еще рядовым СС, избил двух коллег-баварцев за то, что они слушали «не ту музыку» на фонографе. Это был еще один способ, которым Эйхман демонстрировал своему руководству то, что он является «настоящим специалистом по еврейскому вопросу».

Когда Штраух, демонстрируя явно преувеличенную слабость походки, впервые направился к свидетельскому месту, он отвечал на вопросы невпопад и ни с того ни с сего сыпал бессмысленными заявлениями. Даже для не подготовленных в медицинском отношении людей это было явным свидетельством «упорядоченного беспорядка» или «запланированного отсутствия плана», что конечно же было направлено на то, чтобы обвиняемый был признан умственно неполноценным, что тем самым помогло бы ему избежать наказания за свои преступления. Но однажды он оказался настолько поглощенным рассказом о своих подвигах, что совершенно забыл о той линии защиты, которую решил избрать. Его глаза блестели при воспоминании о былой славе эйнзатцкоманды. Он был удовлетворен проделанной работой, ведь он лично участвовал примерно в 60–90 казнях. Он помнил ряды женщин и детей, построившихся в ожидании смерти. Проведя быстрые вычисления, он заявил, что, насколько он помнит, количество казненных им людей составило примерно 17 тысяч человек.

После Олендорфа, пожалуй, самое большое впечатление на посетителей суда, среди которых, помимо жителей Нюрнберга, были приезжие со всех частей света, произвел Пауль Блобель. С конца 1945 до 1948 г. Нюрнберг был своего рода Меккой для историков, писателей, драматургов, журналистов и дипломатов. Все понимали, что происходящее во Дворце правосудия было серьезной попыткой добиться соблюдения законности в международном масштабе, как в отношении отдельных лиц, так и целых народов. Если Олендорф привлекал к себе внимание своей импозантной внешностью, Блобель вызывал испуганные взгляды по прямо противоположной причине. Поскольку он сидел в переднем ряду обвиняемых, его квадратная рыжая борода выдавалась вперед, подобно носу пиратского корабля, которым командовал ее владелец. Его налитые кровью глаза буравили того, на кого их владелец обращал свой сверлящий взгляд, подобно тому как смотрит загнанное в угол дикое животное. Трудно было поверить в то, что когда-то это свирепое существо было архитектором, который не держал в руках другого оружия, кроме логарифмической линейки и цветных карандашей.

Согласно отчетам эйнзатцгрупп, зондеркоманда 4а, которой Блобель командовал с июня 1941 по июнь 1942 г., уничтожила более 60 тысяч человек. Его адвокат доктор Вилли Хейм негодовал по поводу этих отчетов, заявляя, что приведенные в них данные были неточны. На самом деле, как он утверждал, в вину Блобелю можно было поставить уничтожение «всего лишь» примерно 15 тысяч человек!

Когда Блобель поднялся с места для обвиняемых на место для дачи свидетельских показаний, он из морского злодея превратился в главаря шайки бандитов-горцев. Упакованный в широкий военный китель с огромными накладными карманами и бесчисленными пуговицами, которые несколько напоминали патронташ с торчащими оттуда обоймами, он сам выстреливал свои ответы со скоростью автоматической винтовки. Всем своим видом он как бы выкрикивал, что было полнейшим абсурдом обвинять его в каких-то преступлениях. Он просто воевал на войне. Все документы лгали: он не убивал такого количества людей. К тому же эти люди были казнены по результатам проведенного расследования. И наконец, заявлял Блобель, все эти казни осуществлялись в рамках международного права.

Когда профессор Хорлик-Хохвальд спросил обвиняемого: «Не вызывали ли эти казни у вас моральных сомнений, то есть считали ли вы, что эти казни осуществляются в соответствии с нормами международного права и нормами гуманности?», борода Блобеля качнулась, выражая негодование и обиду человека, которому пришлось выслушать абсурдный и оскорбительный вопрос.

Ведь казни «агентов, партизан, подрывных элементов, подозрительных лиц, пособников шпионов и саботажников, пытавшихся вредить германской армии»… — и он резким голосом закончил: —…По моему мнению, были проведены в полном соответствии с положениями Гаагской конвенции».

Блобель не стал называть статью Гаагской конвенции, которая санкционировала убийства «подозрительных лиц». И он не выказал ни малейшего намека на осознание того, что казнь, основанная всего лишь на подозрении, и есть то, что принято называть убийством первой степени. Отелло предстоит множество веков гореть в «стекающих потоках жидкого огня», прежде чем ему будет прощена вина за удушение Дездемоны.

Когда обвинитель спросил Блобеля, испытывал ли он какие-то моральные терзания оттого, что ему приходилось убивать женщин и детей, он ответил отрицательно, потому что «каждый шпион и злоумышленник знал, что ожидало его в случае ареста». Он не стал уточнять, в каком смысле женщины и дети могли быть шпионами и злоумышленниками.

А еще Блобель отметил, что казни часто носили характер ответных мер возмездия. Он считал, что казнь десяти врагов за одного «убитого» немецкого солдата не представляла собой нарушения пропорций ответных мер, поскольку «в других странах тоже практиковались меры возмездия, давались соответствующие приказы. Были случаи, когда от 100 до 200 человек платили своей жизнью за одну, если ссылаться на хорошо известный приказ генерала Эйзенхауэра».

Удивленный услышанным, я спросил: «Вы говорите, что существует хорошо всем известный приказ генерала Эйзенхауэра, где он отдает распоряжение казнить 200 человек за одного?»

Он ответил раздраженно: «Все немцы знают, ваша честь, что генерал Эйзенхауэр отдал приказ за каждого убитого американца расстреливать по 200 немцев». Обвиняемый превращался в обвинителя.

Зал был полон людей, многие из которых, разумеется, были немцами. Я сделал жест рукой слева направо, чтобы привлечь к себе внимание всей аудитории.