Время любить - Лиз Бехмоарас

их. Турецкие евреи-сефарды, или спаньол, у которых нет никаких шансов стать ашкеназами, как Шульманы, невежественны, чудовищно невежественны. Более того, они держат своих жен дома, а сами предаются разврату по примеру турок-мусульман.

Фриду угнетали эти стереотипы; она подумала, что стыдно оплакивать «Струму», сидя около теплой печки-саламандры, в фортепианной комнате, в меховых тапочках и попивая крепкий чай с большим количеством сахара. Но корабль под желтым флагом, кричавшие на нем люди заставили ее заговорить:

– Должно быть, Великобритания так может сказать в свое оправдание: «Мы обещали арабам, что не будем больше пускать евреев в Палестину, и, если мы сделаем исключение для „Струмы“, мы не сможем больше контролировать мигрантов». Но в этой ситуации невиновных нет! Эпидемия для Турции только предлог. Она не хочет вступать в конфликт ни с нацистской Германией, ни с Англией.

– Разве не это было единственной тактикой в политике Турции с самого начала войны? Ни рыба ни мясо, – подтвердил Самуэль.

Но Броня не согласилась.

– Так говорят, но я думаю, что Германии симпатизируют намного больше. Разве они не были союзниками в Первой мировой войне? Достаточно почитать, что пишут в «Джумхуриет».

В ответ на это Фрида не могла не улыбнуться. Ее мать не читала турецких газет. Тем не менее она каждый день просматривала франкоязычную «Ле Журналь д’Орьян», не пропуская рекламные объявления и светские новости, слушала известия по радио и не колеблясь выражала свое мнение по любому вопросу. И хотя она за всю жизнь не прочитала ни одной строчки из «Джумхуриет», в эти дни она была преисполнена гнева и против издания, и против тех, кто его читает. Слушая мать, Фрида невольно подумала об Исмаиле, преданном читателе «Джумхуриет», как и вся его семья. Хотя Фриде нравилось большинство идей, которые она слышала в доме Эммы, но газету «Тан», которая их распространяла, ненавидели во многих семьях как «прокоммунистическую». Кто знает, может, и в доме Исмаила тоже ее ненавидят.

Вот оно, то, что разделяет их!

Муж и дочь ничего не сказали, и тогда Броня решила объявить:

– Мы с подругами приняли решение: мы больше не собираемся на безик[50] в «Парк-отеле». Вид на огромные флаги со свастикой на консульстве Германии бесит меня, – добавила она.

Может, ее мать встречала у входа в «Парк-отель» высокого голубоглазого посыльного с ямочками на щеках, когда ходила играть в безик? Но даже если бы и встретила, вряд ли бы ей пришло в голову, что этот посыльный – возлюбленный ее дочери и будущий врач. Да нет, вряд ли они могли там столкнуться, Исмаил говорил, что подрабатывал только по ночам.

– Что тебя рассмешило в моих словах?! Думаю, твоя сестра права: когда ты слишком много учишься, начинаешь вести себя странно, – обиженно прервала ее мысли мать.

* * *

На следующий вечер Исмаил и Фрида в нерешительности стояли перед кофейней «Кюллюк», прислушиваясь к гулу разговоров в переполненном зале. Падал тонкий снег, смеркалось, на площади кричали мальчишки-газетчики: «Япония напала на Америку! Выпечка запрещена!..»

– Отлично! Похоже, пора помахать ручкой симитам, раз уже на первых полосах написали!

Этот запрет коснется всех – и его в том числе, – кто в течение дня пытался утолить голод, перекусывая симитами, ачмой или чаталом. Но все же Исмаил смеялся искренне.

– Пойдем внутрь, – сказал он, легко, но настойчиво потянув Фриду за руку.

Девушка тоже засмеялась. Он найдет партнера для шашек или нардов и побьет любого, прикуривая сигареты одну от другой. Никто бы не поверил, что настолько многообещающий, умный и трудолюбивый студент, как Исмаил, может быть таким азартным игроком. Это было лишь одно из многих противоречий в Исмаиле, которое озадачило ее.

– Хорошо, пойдем внутрь.

Раздавались крики разносчиков: «Кокина! Кокина![51]» Предвестник новогодних праздников привозили в корзинах цыгане и продавали это растение, которое растет повсюду, до самой новогодней ночи, выкрикивая неведомое слово: «Кокина! Кокина!»

Эмма объявила сестре, что в новогодний сочельник они с мужем и со своими английскими и венгерскими друзьями, живущими в Стамбуле, намеревались обойти все бары.

– Вы собираетесь в бары, рестораны во время затемнения? Везде же отключают электричество?

– И что случится, если мы пойдем? Лампочки везде выкрашены в синий цвет, а музыка играет тихо. Так даже более романтично.

«Может, это и романтично, но только мир собирается встречать 1942 год под звуки канонад», – подумала Фрида, немного обиженная из-за того, что ее не пригласили.

* * *

Для Исмаила слова «новогодний сочельник» были таким же пустым звуком, как Рождество или Песах. Его вызвали поработать в эту ночь в «Парк-отель» из-за большого количества посетителей, вот и все.

Фрида 31 декабря, как обычно, вернулась к себе в пансион. С небольшим подарком для мадам Лоренцо.

По пути она с грустью думала, что Эмма и Ференц временами ведут себя странно. Нет, конечно, не всегда, да и нельзя назвать их поведение совсем уж «неправильным». Но иногда у Фриды возникало чувство, что ее не хотят видеть или что ее мягко выпроваживают из гостей.

«Приди в себя, очнись, у тебя нет никаких поводов так думать, они оба много работают, устают, у них нет времени думать все время о тебе. И наверняка они не уверены, что я смогу найти общий язык со всеми их иностранными друзьями», – заключила она, открывая входную дверь.

Мадам Лоренцо понравилась рамка для фотографий, которую ей подарила Фрида, она рассыпалась в благодарностях. Надо думать, вскоре подарок займет место на резном буфете, среди прочих рамок, с фотографией одного из многочисленных родственников хозяйки, живущих за границей.

– Похоже, ты сегодня ни с кем не встречаешь Новый год. Значит, поужинаешь со мной! Возражений я не принимаю!

Как Фрида ни повторяла себе, что все в порядке, ей все равно было одиноко и грустно. Так что она и не думала возражать против предложения хозяйки.

Мадам Лоренцо приготовила вместо индейки, традиционного новогоднего блюда стамбульских левантинцев, курицу, тараму и рис. Они уселись за стол, покрытый белой вышитой скатертью, – довоенная роскошь.

Красное вино, выпитое в честь Нового года, и рюмочка настойки сделали мадам Лоренцо разговорчивее обычного.

– Не обращай внимания, что я обычно немного угрюма; я этого не показываю, но на самом деле ты мне нравишься. Ты хорошо воспитана, организованна, услужлива.

Она указала пальцем на дверь в спальню:

– Человек, который лежал там, умер пять лет назад. С тех пор я никого к своему столу не приглашала. До тебя у меня был еще один жилец, студент-юрист, но с ним, кроме «здравствуйте» и «до свидания», мы друг другу