Река убиенных - Богдан Сушинский

Реутов понял, что эсэсовец язвит, но обижаться не стал.

— Сами заявили, что у нас всего лишь разговор двух офицеров.

— Вот именно. Немецким владеете?

— Немного.

— А я русским… и тоже немного. Насколько мне известно, в 1924 году по личному приказу Сталина в Липецке была закрыта Высшая школа красных летчиков? Да или нет?

— Ну, допустим, известно. Почему вы о ней вспомнили?

— Вы, лично вы, учились в этой высшей школе?

— Нет, я появился в Липецке значительно позже.

— Так вот, я тоже появился там «значительно позже», уже в 1930 году, так как вместо закрытой Высшей школы красных летчиков вождь Сталин приказал открыть Высшую школу германских летчиков «Виф-Упаст». Поскольку международные договора запрещали проигравшей в Первой мировой войне Германии готовить кадры военных летчиков, мы готовили их у вас, в Советском Союзе. В тайне от всего мира. За восемь лет существования секретной школы «Виф-Упаст» коммунисты подготовили для нашего фюрера более двухсот первоклассных летчиков, составляющих теперь основы «Люфтваффе». Кстати, среди выпускников липецкой секретной школы летчиков был и нынешний командующий «Люфтваффе» Герман Геринг.

— Да, и Геринг тоже? Этого я не знал, — оживился подполковник. И адъютант Гредера, решивший было, что таким образом штандартенфюрер СС действительно пытается выудить из пленного какую-то ценную информацию, услужливо подлил в стакан Реутова вина и пододвинул миску с брынзой.

— Да, в Липецке, тайно от всего мира, коммунисты готовили гитлеровских, как вы говорите, летчиков, а в Казани, в школе, возглавляемой гитлеровским генералом Лютцем, — офицеров танковых войск. И поскольку учебу в авиашколе я, грешный, соединял с контрразведывательной работой, — ничего не поделаешь, служба! — артистично развел руками Гредер, — то до сих пор помню, что создание школы «Виф-Упаст» происходило в рамках секретного советско-германского договора «О подготовке германских военных кадров на советской территории и испытании военной техники». Впрочем, вы о нем тоже могли не знать, поскольку оно было слишком засекречено.

— Нет, о том, что некое соглашение существует, я, естественно, знал, но в название и текст меня никто не посвящал. Не положено было.

— Судя по тому, что в конце тридцатых годов ваши бериевцы расстреляли или загнали в концлагеря несколько тысяч офицеров, в том числе сотни офицеров высшего командного состава вашей авиации и почти всех авиаконструкторов… У вас это все действительно строго, причем в строгости своей доведено до абсурда. Но не будем сейчас об этом. Учиться в «Виф-Упаст» вы, подполковник, не могли, следовательно, были в охране школы или в команде технического обслуживания.

— Все верно, я служил тогда в аэродромной охране. И лицо ваше мне знакомо. Военное училище я закончил уже потом. Знакомиться с вами поближе нам, как вы знаете, запрещали, но все же…

— Вы, очевидно, оканчивали Сталинградское авиаучилище?

— Так оно и было.

— Помню, что немало ваших парней мечтало поступить именно туда, в Сталинградское.

На какое-то время за столом было забыто, кто здесь офицер СС, а кто пленный советский летчик. Они выпили «за встречу» и «за небеса» — чтобы они всегда были благосклонны к тем, кто в них стремится. Со стороны это могло бы показаться встречей давних друзей.

— Но, судя по вашей форме, сейчас вы не в летной части? — заговорил Реутов после некоторого молчания.

— Сейчас — нет. В выборе между специальностями «пилот» и «контрразведчик» начальство склонило меня к профессии контрразведчика. Хотя порой я об этом жалею. — Он выдержал небольшую паузу, покряхтел, отпил немного вина и, прокашлявшись, сказал: — Вы понимаете, что я не могу не предложить вам, господин Реутов, перейти на службу в ряды «Люфтваффе» или в наземные части. Это было бы просто неблагородно с моей стороны. Если вы даете согласие служить в «Люфтваффе», я постараюсь сделать все возможное, чтобы вам в этом помогли, избавив вас от лагеря военнопленных.

— А что, есть уже такие, что переходят к вам на службу?

— Есть, господин Реутов, есть, — язвительно ухмыльнулся Гредер. — И добровольно сдаются, и переходят. Многим мы сохраняем воинские чины. Нам нужны хорошие пилоты, хорошие командиры. Мы ведь знаем, что в Советском Союзе есть много людей, пострадавших от коммунистических репрессий. Будем откровенны: Германия тоже не образец западной демократии, у нас тоже бывают свои «перегибы». Но то, что происходит у вас, тот размах истребления офицерских и руководящих кадров, с которым развернули свои чистки вы, коммунисты, не идет ни в какое сравнение с тем, что происходит в Германии.

Реутов отпил еще немного вина, съел ломтик брынзы и поднялся.

— Спасибо за угощение, господин штандартенфюрер, но я предпочту лагерь военнопленных.

Гредер тоже поднялся. Отказ русского подполковника не смутил и не огорчил его.

— Существует приказ, согласно которому русских офицеров-летчиков у нас содержат в специальных лагерях, со значительно более либеральным режимом, нежели в общем лагере. Поэтому мы попросим румынское командование передать вас нашей полевой жандармерии. К тому же я потребую, чтобы к вам отнеслись как положено, — перешел он на немецкий. — Уведите пленного, Шушнинг, и займитесь тем, о чем я говорил.

Шелленберг только что прослушал очередную фронтовую сводку и пребывал в приподнятом настроении. Он понимал, что, как и положено в таких случаях, данные о потерях германских войск конечно же занижаются, в то время как потери русских значительно преувеличены; что не все те населенные пункты, которые уже названы взятыми, в действительности полностью захвачены и что наверняка в некоторых из них все еще идут бои. Тем не менее общая картина наступательных действий была ясна. Она поражала и еще раз свидетельствовала в пользу стратегов из Генштаба вермахта.

«Позвонить Канарису, что ли, и предложить, чтобы он собрал нас в ресторане у Горхера еще раз? Интересно, как бы он вел себя теперь, великий изобличитель оптимистов?»

— Господин бригадефюрер, — услышал он в трубке характерный баварский говор сотрудника Министерства иностранных дел Штоуфе. — Извините, что беспокою…

— У нас обычно извиняются, если умудрились вовремя не побеспокоить, — успокоил его Шелленберг. — Все еще проблемы с Деканозовым?

— Да, бригадефюрер. Ситуация начинает приобретать форму международного политического скандала.

— Ничего, на фоне всех тех событий, которые разворачиваются сейчас в Восточной Европе, любой скандал покажется ухмылкой пересмешника.

Штоуфе выслушал его молча и, очевидно, с удивлением. Его немного сбивала с толку игривость настроения начальника отдела политической разведки Имперской службы безопасности. Он-то фронтовые сводки не слушал, а варился в шпиономанском дипломатическом котле.

— Это понятно, — как можно учтивее согласился он. — Но дело вот в чем: только что русский посол, господин Деканозов, заявил, что не уедет из Берлина, пока не будут найдены два сотрудника советского консульства в Данциге.