Сущность режима Путина - Станислав Белковский

Но ученики попались ему непослушные. Они тратили три канадских доллара в месяц и не желали слушать международных валютных рецептов. Они поклонялись своим кумирам и не верили в величие гамбургера. Они по старинке думали, что Земля имеет форму шара. А на расплющенной карте мира Америка – лишь пятно в левом верхнем углу.

Всех, кто не усваивал его трехглавых уроков, Последний записывал в Нечеловечество. В ряды существ, не имеющих права называться разумными. Постепенно он объявил нечеловеками три четвертых учеников. Он не понимал, как можно поддерживать уголовное наказание за адюльтер. Или предпочитать Достоевского Дэну Брауну – ведь первый скончался в бедности, а второму всемирная справедливость платит неподдельные миллионы. Для непокорных нечеловеков у него была длинная свинцовая линейка с ядовитыми шипами на самом конце – он называл ее Демократией. Он пытался поранить линейкой лбы и ладони нечеловеков. Но в недавние годы все чаще промахивался, и злился, и чертыхался. И не мог ответить на самые простые вопросы. Вот спрашивают его: а на кой черт нужна эта ваша безопасность с просвечиванием ботинок и выворачиванием кишечников, если от нее в конце концов и жить-то не хочется? Стало быть, чтобы избежать смерти, надо существовать так, чтобы сразу и умереть? Последний молчал. Он не знал ответа. Он мог бы посоветоваться с японским богом, но тот почему-то предательски скрывался за территорией доступа.

Да, дорогой Фауст, в последнее время Последний Человек вообще сильно переживал. Он видел, как цунами дотла смывает весь его пятизвездный Индокитай. И тщетно силился понять, почему либерально-демократические отели с электризованными ключами и круглосуточными массажными барами разлетаются в пыль. А дикие андаманские племена, не знающие даже логотипа Google, не говоря уже о Colgate, выживают полностью, как будто найдя дорогу к Богу за пазуху. К тому самому Богу, существование которого Последний давно признал неполиткорректным. И всем ученикам своим, кстати, заповедал никогда не произносить роковое слово – разве что стыдным шепотом и повернувшись лицом к стене.

Этот проклятый Бог вообще немало досаждал Последнему в предсмертные его часы. Не просто являлся и намекал на какие-то многомиллионные жертвы. Но еще и заставлял видеть и слышать толпы, идущие с непроизносимым Божественным именем на устах. Идущие ничего плохого не делали – они просто проклинали Последнего Человека и его невыносимые горе-уроки.

Последний, оснащенный парктроником и климат-контролем, грин-писом и хот-догом, вай-фаем и хай-вэем безнадежно проиграл свою последнюю битву. Одна улыбка единственного Бога-эмигранта – и все достижения Последнего пали под екатерининским ураганом и рухнули к чернокожим ногам мародеров. Последний Человек впал в уныние, уже не чувствуя, что оно – тяжкий грех.

На предгибельных раковых уроках он еще бормотал что-то электронное про вот-вот грядущее смешение религий и рас. Но класс давно не слушал его. Ученики дрались партами и стояли на головах.

Я, кажется, знаю, Фауст, кто говорил с Последним за 48 часов до смерти. Прямо там, в палате животной реанимации мертвых трупов. То был молодой иранец с раскаленной черной бородой и визитной карточкой настоящего президента. И он сказал Последнему тогда: что значит вся твоя наука, если ты боишься простой человеческой инфлюэнцы и заворожен паутиной под крышей лабораторных чертогов своих – а я готов здесь и сейчас умереть за Веру! Ты ничему не научишь меня, о Последний Человек. И запугать меня ты тоже ничем не можешь. Твое время вышло, а конец истории – он еще далеко впереди. Сказал так и вышел из клиники, лучезарно смеясь. Через 15 минут Последний Человек, нерукотворный крестник божества Ф., отправился в кому, чтобы не никогда не возвращаться назад.

Ты видишь эту пыль, мой немолодой уже Фауст? Ее подняли те, кто идет с его похорон. Она застит Солнце и затмевает Луну. Ты слышишь их пение? Ты понимаешь, о чем они? Ты не хочешь их понимать?

Да, послушай, я чуть не забыл сказать тебе. Совсем скоро. На открытом воздухе. Начнется игра. Назовем ее «Новейшее средневековье». Играть будут везде, где помещаются человеческие осколки. Нет, вход бесплатный. Свободный вход. Выход? Выход, по правде сказать, – как получится.

Пойдем, Фауст? Ты разобрал автомат и раздал его на игрушки? Гретхен обидится? Едете ночью к родителям на блины?

Я так и думал. Я тоже стремился избежать этой игры. Я хочу снять бомбоубежище с полупансионом. С медной ванной и медленным Интернетом. Я буду следить за Новейшим средневековьем, пока хватит моих пальцев и глаз. Я буду надеяться на нашу – чьей бы она ни оказалась – победу.

«Энергетическая империя» – это совсем не то, что вы думали, уважаемые дамы и господа. Это гораздо сложнее. И гораздо проще, легче, светлее, непринужденнее.

Бывает, что цивилизация, подобно человеку, к старости впадает в детство. С человеком это случается после восьмидесяти. С цивилизацией – после тысячи двухсот. Таков уж примерно критический цивилизационный возраст. Когда все позади, а впереди… «идиллия, желание спокойствия, желание вернуться в детство, жить без хлопот»… Отправиться в мягкой коляске туда, где «правильно и невозмутимо совершается годовой круг». Так говорил Илья Ильич Обломов, любимый герой нашей поместной имперской литературы.

«Энергетическая империя» – это путешествие в подсознание Руси-ребенка, в русскую народную сказку. Это щука, чьим велением мы должны теперь жить и выживать. Это золотая рыбка, которая вернет нам столбовое дворянство, а там, глядишь, сделает и владычицей морскою – только хорошо и правильно попроси.

«Слава Богу, у меня служба такая, что не нужно бывать в должности. Только два раза в неделю пообедаю у генерала, а потом поедешь с визитами, где давно не был; ну, а там… новая актриса, то на русском, то на французском театре. Вот опера будет, я абонируюсь».

Предвечное бремя упорного труда, перемалывания мерзлот и орошения пустынь, походов к солнцу и пробивания стен головой, лишних европейских знаний и азиатских безмерных чувств – сброшено. «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое». От папеньки с маменькой остались нам нефть и газ – так чего же еще вожделеть? Вот прежде вожделели-вожделели – а старости, лысой и слепой, трясущейся и беззубой, так и не избежали.

Теперь – снова детство.

И тем отчаянно мила эта объявленная «энергократия» (слово-то какое, прости Господи!), что все плохое она моментально превращает в хорошее. Совершенно волшебным образом. Безо всяких к тому человеческих и прочих грязных усилий.

Вот, например, мы с вами жаловались на депопуляцию? Кажется, на 700 000 русских человек в год убывает, а то и целый миллион?

Так и прекрасно, – отвечает нам Барыня Энергократия. Для того, чтобы добывать сырую нефть с самым что ни на есть природным газом и продавать, понимаешь, на экспорт – нужно 60 миллионов человек максимум. Так что у нас 85 миллионов лишних, без малого. Не ровен час, пришлось их мировой войной морить или каким-нибудь сыпучим гулагом вытравливать. А так – сами, как навозные мухи, выздоравливают. Это ж огромное счастье – депопуляция.