Мост бриллиантовых грез - Елена Арсеньева

С нескрываемым удовольствием Катрин оглядела то, чтонаконец-то открылось ее взору. Потом сказала:

– Ну, теперь можно кое-что и опустить! – нажала еще накакую-то кнопку, и сиденье Романа медленно откинулось назад. Как только оноокончательно утвердилось горизонтально, Катрин ловко вспрыгнула на Романаверхом, повыше поддернув юбку с разрезами по бокам.

Он схватил Катрин за обнажившееся тугие бедра и с изумлениемобнаружил, что на ней надеты не колготки, а чулки и пояс с резинками. На нейбыли не трусики, а стринги, поэтому пыльцы Романа мигом проникли в ее лоно… Ухты, как там было тесно, как влажно, как жарко!

– Я сразу понял, что ты шлюха, – пробормотал он, стаскивая снее курточку и пуловер (на сей раз голубой, но с таким же глубочайшим вырезом,как тот, розовый, в котором она была в прошлый раз). Гладкое, налитое тело…Застежка черного кружевного бюстгальтера была спереди. Потрясающе удобно, разокнажал – и вот оно, почти ненатуральное бело-розовое богатство. Ну и буфера, владонях не умещаются!

Стиснул пальцами коралловые соски, начал их поглаживать.Катрин запрокинула голову, охнула. И когда заговорила, голос ее был осипшим:

– Почему это я шлюха?

– Потому что ты не носишь колготки, а носишь чулки и этитрусишки. Чтобы можно было сразу, не теряя времени, тебе пальчик засунуть.

Она вздрогнула, начала нервно гладить его.

Да куда еще, он и так на последнем издыхании!

Роман рывком задрал ей юбку и увидел, что стринги на нейтоже кружевные, тоже черные.

– Сними это, – пробормотал, мучительно закидывая голову итрогая кончиками пальцев кружево, уже повлажневшее спереди. – Сними, а то ясейчас кончу прямо на тебя, черные трусики беленьким запачкаю…

Она взвыла, резко отодвинула перегородку стрингов и насадиласебя на Романа так стремительно, что он на какой-то миг испугался, чтопродырявит ее. Катрин сильно наклонилась вперед, так что один из сосковоказался возле его рта. Только Роман примерился ухватить его губами, как онавыдохнула:

– Скажи, быстро! Что-нибудь еще скажи!

Он понял, что ей нужно. Сразу понял.

– Ну погоди…. Я боюсь тебя… Я не знаю, как… я не умею это делать…я в первый раз… О, все, не могу больше, не могу!

Он это простонал, или она, или они вместе, сотрясаяроскошную «Ауди» приступами своего неистового, слитного оргазма?

«Господи, какие же вы, женщины, однообразные!» – подумалнаконец Роман – чуть погодя, когда уже смог думать.

Он самодовольно считал себя кукловодом, этот пупсик, этотмаленький Адонис, из-за которого уже начали соперничать прекрасные богини…

Известно, чем все это кончилось для Адониса. А комунеизвестно, пусть сходит в Лувр, в павильон Сюлли, отыщет там скульптурнуюгруппу «Умирающий Адонис» и прочтет на прикрепленной рядом табличке егопеча-а-льную историю…

* * *

Их теперь осталось только двое от семьи: мачеха и пасынок.Эмма знала Романа с рождения. Сколько он себя помнил, Эмма всегдаприсутствовала в его жизни. О нет, считать ее второй матерью ему никогда, дажев самом нежном возрасте, и в голову не могло взбрести. Скорее она была этакаятетушка – умная, насмешливая, довольно щедрая, а впрочем,холодновато-отстраненная от повседневных мальчишеских забот. При этом она непозволяла называть себя тетей Эммой – только по имени. Роман всегда ощущал, чтоон ей не слишком-то интересен как человек, как личность, ну и слава богу, вовсяком случае, она не донимала его дурацкими вопросами: как учишься да какиеотметки получил, а покажи-ка дневник… Она просто появлялась, просто улыбалась,просто поглядывала – то равнодушно, то с насмешкой… Она никогда не отказываласьпогулять с Ромкой или посидеть с ним, если родителям нужно было когда-нибудьуйти, она пела ему колыбельные песенки, особенно часто эту:

Как у нашего кота

Колыбелька золота,

У дитяти моего

Есть покраше его!

Она читала Роману «Волшебника Изумрудного города» и«Приключения Буратино», а потом «Приключения Калли Блюмквиста» (Эмма обожалаэти детские книжки!), но в вопросы воспитания никак не вмешивалась, никогданикаких нотаций не читала. И когда мать за что-нибудь на Ромку сердилась ипризывала Эмму авторитетно подтвердить или опровергнуть что-нибудь, онаулыбалась и качала головой:

– Галина, нет, воспитывай своего пупсика без меня. Ты жезнаешь, что я ничего не понимаю в маленьких мальчиках. Я предпочитаю старшеепоколение!

Роман вырос под знаком этих слов. Они странно на негодействовали. Они заставляли его торопить детство, торопить юность, мечтать овзрослении – потому что тогда он сможет разговаривать с Эммой на равных! Онпочему-то не учитывал, что лет прибавляется не только ему, но и Эмме, что онанавсегда останется старше, всегда будет смотреть на него чуточку свысока… свысоты своих лет и высоты каблуков, которые он ненавидел, потому что они, какон думал, еще больше прибавляли Эмме роста и высокомерия.

Впрочем, кое-что с возрастом все же менялось. Менялосьвыражение глаз Эммы, с каким она иногда поглядывала на Романа. Из них исчезлоскучающее или насмешливое выражение, а появился затаенный, почти тревожныйинтерес. И она стала задавать ему вопросы… легкомысленные, веселенькиевопросики, которые невероятно волновали Романа. Бог знает почему, но волновали!

Вот Эмма вскинет свои и без того круто изогнутые, ухоженныеброви и небрежно спросит:

– Ну что, пупсик, много сердец разбил за последнюю неделю?

Или – накручивая на палец локон пышных волос:

– Говорят, какая-то девица с моста в Волгу бросилась, в«Вечере трудного дня» передавали. Это не из-за тебя случайно?

Или, расхаживая перед ним в своих обтягивающих джинсах,просто скажет что-то вроде:

– Галина, что это на полу сегодня скрипит, не пойму… Песок?Стекло битое? – Приподнимет ножку, осмотрит подошву туфельки, протянетнасмешливо: – А, поня-атно!

– Что там такое? – с любопытством вытянет шею мать. – Что,Эмма?

– Ну что-что… осколки разбитых сердец, которыми усеян весьжизненный путь нашего пупсика!

И «ха-ха-ха!». Мать сначала рассердится:

– Ты мне мальчишку портишь!

Роман чувствует себя дурак дураком, но Эмма опять вскидываетброви:

– Ты на меня обижаешься, что ли, пупсик? А впрочем,обижайся. Мне все равно!