Спутники Волкодава - Павел Молитвин

«Родина наша переживает трудные времена, и если нищает и бедствует саккаремский люд, наивно надеяться на процветание храма его Богини», — говорил он, слыша ропот жрецов, жалующихся на забвение и скудость, из-за которых приходилось порой отказываться от проведения иных обрядов.

Когда-то вдохновенные речи святого отца собирали в стенах храма немалую паству, но время пламенных пророков миновало, и Ракобс все чаще предоставлял возможность говорить от своего имени молодым жрецам. Силы уходили из его дряхлого тела, и теперь большую часть дня он проводил в келье, разбирая свитки, необходимые для завершения работы над начатой им еще в юности «Истории Саккарема». Младшие жрецы редко беспокоили настоятеля — возникавшие в течение дня вопросы обсуждались на вечерней трапезе, и Ракобс был несколько удивлен, когда полог, заменявший дверь, приподнялся и в его келью с поклонами вошли вечно соперничающие между собой Бейраф и Манунг.

— Святой отец, прости за неурочное вторжение, но сил терпеть своеволие Бейрафа больше нет! — выпалил Манунг с порога. — Он подменил камень, венчавший диадему Богини!

Настоятель отложил пожелтелый свиток и, щуря глаза, уставшие разбирать полустертый текст плохо сохранившейся рукописи, поднял их на вошедших. Манунг — медлительный и невозмутимый обычно, напоминавший этакого ленивого деревенского увальня, был чрезвычайно возбужден. Круглое лицо его было покрыто пятнами румянца, руки сжаты в кулаки, которые он, казалось, готов вот-вот пустить в ход, чтобы образумить Бейрафа. Тот, будучи нервным и суетливым молодым человеком, хранил на этот раз несвойственное ему спокойствие. Подвижное лицо родившегося и все детство проведшего на городском дне жреца хранило выражение оскорбленной добродетели, способное развеселить всякого, хоть немного знавшего не слишком-то щепетильного во многих отношениях юношу, благодаря предприимчивости которого даже в самые скверные времена храмовая братия не ложилась спать, не утолив голод хотя бы куском черствой лепешки, а жажду — глотком дешевого вина.

— Отец мой, я сделал то, что подсказали мне любовь и почитание Богини, — невозмутимо ответствовал он, опускаясь на пятки перед низким столиком Ракобса. — Прощелыга Фарафангал надумал — по распоряжению безбожного мага Азерги, разумеется, — провести перед очами Богини приготовленных для торгов рабынь. Делает он это, как я подозреваю, с тайным умыслом, надеясь отыскать среди них деву, обладающую божественной силой, дарованной ей Милосердной Хозяйкой Вселенной.

Настоятель кивнул, давая понять, что намерения Фарафангала не являются для него секретом.

— Будь моя воля, я бы запретил этому святотатцу входить в храм, но у нас нет дверей, которые можно было бы запереть. Да и не спасли бы они от произвола шадского советника, который сам отменяет и устанавливает законы во всем многострадальном Саккареме…

— Великое кощунство запретить вход в обиталище Богини Милосердной кому бы то ни было! Грешник и праведник, злодей и благодетель, свободный и раб, ребенок, мать семейства и последняя портовая шлюха вольны припасть к стопам Богини и молить ее о сострадании на любом языке! — гневно пробасил Манунг и под спокойным взором настоятеля тоже присел на плетеный коврик перед столиком со свитками.

— Одно дело припасть к стопам, и совсем иное — воспользоваться милостью Богини для своих черных дел! Кто не знает, что Азерги всемерно способствует насаждению заморской ереси в Саккареме и что именно его радением землю нашу поганят вместилища греха, именуемые храмами Богов-Близнецов? — огрызнулся Бейраф. — Злодей, став тенью венценосного шада, уничтожает не только лучших людей Саккарема, но и веру отцов и матерей наших, дабы мерзостное лжеучение заглушило добрые ростки, с таким трудом взращенные нами! Потворствовать его замыслам — значит соучаствовать в великом, величайшем грехе, но делать это в храме Богини!..

— Да ты попусту-то не болтай! Ты дело говори! Про то, как рубин подменил! — прервал начавшего кипятиться Бейрафа потерявший терпение Манунг.

— А что тут долго говорить? — развел тот руками. — Только свет чудесного лала способен указать на деву, обладающую божественной силой. Вот и решил я, что если дева эта должна послужить злодейским замыслам Азерги, так лучше, чтобы дар ее навсегда был скрыт от людей. Сехитхав-стеклодув за ночь сделал мне грубое подобие чудесного лала и я вставил его в диадему Богини, да простит она мне грех этот, на место настоящего камня. Цветная стекляшка не вспыхнет пророческим огнем, окажись перед ней даже целая армия взысканных даром Богини дев, а чудесный лал я спрятал в тайнике за алтарем, где храним мы благовония и праздничные облачения.

— Святой отец, ты видишь? Ты слышишь? Это ли не святотатство? Это ли не кощунство?! — потрясая над головой стиснутыми кулаками, заголосил Манунг. — Вразуми пустоголового брата моего по вере! Образумь его!

— Неуемное рвение так же вредно, как излишняя медлительность, дети мои, — произнес настоятель со светлой старческой улыбкой на бескровных губах. — Ратуя за Богиню и землю нашу, вы дали волю чувствам и забыли, что «все будет так, как должно быть, даже если будет иначе». Зачем ругаешь ты чужую веру и служителей ее? Мы любим и чтим Великую и Вечную Богиню, которая аррантам представляется Морским Старцем, а жрецам острова Толми — Богами-Близнецами. Но разве важен образ, в котором предстает она людям? На каком бы языке дети ни призывали свою мать, разве не одни и те же чувства испытывают они к ней, а она к ним? Разве в Черный Год не служители Богов-Близнецов пришли к нам на помощь? Бок о бок с нами боролись они со страшным мором и умирали, безвестные, вместе со жрецами Богини и детьми ее. Помни же добро и не мерь всех иноверцев одной мерой, ибо тем унижаешь себя, а не их…

— Истинную правду говоришь ты, отец мой, — воспользовавшись паузой в речи настоятеля, промолвил Бейраф. — Но можем ли мы ждать чего-то хорошего от Азерги? Он погубил Иль Харзака, советника его Аситаха и направил Менучера на путь зла. Поговаривают, что и мор, обрушившийся на Саккарем, вызван был его злобными чарами… Так неужели мы поможем ему?..

Взгляд настоятеля был таким ласковым и всепонимающим, что Бейраф, внезапно устыдившись своей напористости, умолк, а старик продолжал как ни в чем не бывало:

— Каждому воздастся и воздается по вере его. Жажда власти завела Азерги столь далеко, что средства, которыми он пользуется, давно опорочили цель, к которой он стремится. Уничижая нашу веру, он оскорбил своих собственных Богов-Близнецов, и годами насаждаемое им зачахнет в одночасье. Имейте терпение. Пусть наш храм сослужит ему службу, которой ждет советник шада. Пусть Азерги отыщет взысканную даром Богини деву — выиграв очередную битву, он проиграет войну. Нельзя обращаться за помощью к божеству, презираемому и оскорбляемому тобой.

— Как! Ты хочешь, чтобы я вернул на место чудесный лал!? — прервал настоятеля Бейраф.

— Нет. В этом нет нужды…

— Святой отец! Неужели ты позволишь!.. — рявкнул вконец сбитый с толку Манунг.

— Чудесный рубин, некогда сиявший в диадеме Богини, давным-давно вместе с другими храмовыми сокровищами продан купцам из Аррантиады. Это произошло, когда после нескольких неурожайных лет народ Саккарема умирал от голода и молитвы храмовой братии ничем не могли облегчить его участь. Проникавшие в храм грабители похитили из диадемы Богини уже две или три цветные стекляшки, и, если не ошибаюсь, спрятанный тобой в тайнике «чудесный лал» изготовил, тоже за одну ночь, дед нынешнего Сехитхава-стеклодува.