Айседора Дункан - Морис Левер

— Ладно, господин Крэг, давайте закончим нашу ссору. Пойдемте поужинаем с нами.

За столом, где, кроме семьи, ужинали несколько друзей, приглашенных Айседорой, вскоре стало слышно только Крэга. Голос прерывистый, резкий, саркастические фразы хлещут, как удары бича. Достается всем прославленным театрам. Резкие фразы, перемежающиеся коротким смешком. А когда он говорит о своих планах, то перескакивает с одной мысли на другую, и его слушателям трудно уловить ход рассуждения. Время от времени он откидывает нервным жестом тяжелую прядь волос, но та вновь падает на лоб.

К середине ночи за столом остаются только Айседора да Крэг, даже не заметивший, что он уже утомил всех и они разошлись. Подперев подбородок рукой, Айседора слушает, не отрывая взгляда от его близоруких глаз за синим дымком сигареты. Внезапно он останавливается посреди монолога.

— А что вы здесь делаете? — восклицает он.

— Как что делаю?

— Да, что вы здесь делаете, с вашей матушкой, сестрой и братом, со всей этой ребятней? Это ужасно! Разве подобная жизнь для такой артистки, как вы?

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что вы должны жить со мной!

— Вы с ума сошли!

— Нет! Вас породил я. Вы принадлежите моему искусству.

— Я уже сказала, что ничем вам не обязана. Абсолютно ничем! Даже голубыми занавесями.

— Но это еще удивительнее! С нами происходит нечто фантастическое! Вы понимаете? Не зная друг друга, мы придумали один и тот же мир, вы — в области танца, я — в театральных декорациях, один и тот же стиль, одинаковое отношение к вещам. Да ведь это чудо, Айседора! Настоящее чудо! Такие встречи бывают, быть может, раз или два в сто лет! Мы сейчас переживаем редкий случай! Я чувствую, что это волшебный миг! Оглянитесь. Вам не кажется, что мир чуть-чуть изменился? Все изменилось, уверяю вас. Все уже не так, как было раньше, все вверх дном, topsyturvy![16]

— С каких пор?

— С тех пор, как я полюбил вас, Топси.

— Топси?

— Отныне это ваше имя. Берите скорее пальто, мы уезжаем.

— Куда?

— Не знаю… Куда-нибудь… Может, в Потсдам?

Не без труда они находят таксиста, который соглашается вести их в Потсдам. Приезжают на заре.

— А теперь что будем делать?

— Холод ужасный. Быстренько выпьем где-нибудь кофе и вернемся в Берлин.

О том, чтобы в Берлине вернуться к миссис Дункан, не может быть и речи. Поехали к Элизе де Брушер, подруге Айседоры.

— Приятная неожиданность! Каким счастливым ветром занесло вас в столь ранний час?

— Ледяным ветром, — ворчит Крэг, с подозрением оглядывая разбросанные в беспорядке вышивки и амулеты.

— Скажите, у вас не нашлось бы чего-нибудь вроде чашки чая, а заодно и яичницы? Умираю с голода.

Весь день Айседора проспала у Элизы. К вечеру поехала к Крэгу в его мастерскую, на последнем этаже гигантского бункера, сооруженного в архитектурном стиле «Neue Kunst»[17]. Интерьер мастерской напоминал макеты декораций к спектаклям Крэга: почти полное отсутствие мебели, голые стены; немногие предметы обстановки в виде кубов разбросаны по комнате; строгая гармония линий и плоскостей. Окна свободно и мягко задрапированы огромными шторами. Единственный штрих декадентской эстетики — черный блестящий пол, устланный лепестками искусственных роз.

Крэг провел весь день дома, задернув шторы и работая, по обыкновению, при электрическом освещении. Набросав несколько десятков эскизов, тут же выбросил их в корзину. Похоже, сегодня он не сделает ничего стоящего. Он думает только о Топси. Его возмущает ее отсутствие. А ведь он сам попросил ее позволить ему побыть в одиночестве. «Мне надо поработать, — внезапно сказал он повелительным тоном. — Приходи часам к восьми вечера». И вот он сидит один перед своими альбомами для рисования, с карандашом в руке, под ослепительным пучком света от лампы, обернутой голубой бумагой. Голова пуста, работать не хочется, он мечтает. Единственная мечта — Айседора, ее тело, улыбка, руки, глаза, смеющиеся и лукавые. Он принялся набрасывать ее портрет: она танцует перед ширмами, расставленными между колоннами, — такой он увидел ее накануне в театре, слева — черный рояль, за ним — аккомпаниатор, исполняющий прелюдии Шопена. На белом листе он описывает их встречу:

«Айседора. Женщина умная и прекрасная. Не маленькая, но и не огромная. Рост подходящий. Выражение лица меняется с каждой секундой. В ее лице — черты всех женщин, каких я знал. Формы тела мягкие, кожа атласная. Тело ненасытное. Афродита».

«Самая спокойная из женщин, с которыми я встречался. Никогда не спешит. Величава. Походка, речь, манера есть за столом — все неторопливо. Привычный жест: говоря о театре, медленно смыкает руки перед собою кольцом. Никогда не видел человека более естественного и свободного. Не терпит лжи. В ней смесь грубоватой откровенности и чувства юмора. Выдает с невинным видом такие вещи!.. Меня она ничуть не разочаровала. Думаю, она меня поняла полностью. Или… почти полностью. Во всяком случае, судила обо мне хорошо. Она гениальна. Несомненно. ГЕНИАЛЬНА. Подарила мне свою фотографию с посвящением: „Эдварду Гордону Крэгу с любовью“. С ЛЮБОВЬЮ…»

Не пройдет и часа, как они будут обниматься, упиваясь друг другом. Прерывистые слова будут вырываться из ее груди, охваченной желанием, а он будет нежно ласкать ее шелковистую кожу, душистую, как прекрасный плод. Он будет обладать ее покорным телом, познает ключ к нему, а она будет непохожа на всех женщин, которых он встречал раньше. Ее бедра и торс откроют ему секреты колдовства, он проникнет в тайну ее таланта, открыв секрет ее тела.

Все произошло, как он и предвидел. Для нее день тоже тянулся томительно долго. Не удивила ее ни строгая обстановка, ни пылкость Крэга, чье сердце билось в унисон с ее сердцем, ни огненная вспышка в момент наивысшего наслаждения, когда он шептал ей на ухо: «Ты моя сестра, я сплю с моей сестрой…»

А на следующий день она ему писала: «Я совершила кровосмешение. Ты плоть от плоти моей, кровь от крови моей. Мы как два источника огня, слившиеся в один. Мы горим общим пламенем. Наконец я нашла равного себе, свое второе „я“. Мы уже не два человека, а один, вернее, две половины одной души. Спасибо! Спасибо, что сделал меня такой счастливой!

Только я знаю, как ты прекрасен. Тело твое белое и сияющее, как у Эндимиона[18], гибкое, как у ангела с картины Блейка[19]. Ты никогда не поймешь, какое счастье ты принес мне, ибо счастье это во мне. То, что ты даешь мне, нельзя выразить словами.