Как работает пропаганда - Тамара Эйдельман

Возможно, так и было. Но почему миллионы советских людей, знавших — по крайней мере, по газетам и официальной пропаганде — и глубоко уважавших тех, кого судили в Колонном зале, почему они этому поверили? Против Бухарина, Каменева и Зиновьева много лет постоянно велась дискредитирующая их кампания, но кроме них по московским процессам проходили и другие крупные партийные руководители, которые буквально за пять минут превратились из почтенных, влиятельных людей в преступников. А что уж говорить о маршалах — Блюхере, Тухачевском, Егорове? Их, правда, не вывели на открытый процесс, но ведь всем сообщили, что эти люди, которых восхваляли и воспевали как героев гражданской войны, вдруг оказались вредителями? Как можно этому поверить?

Конечно, в Германии и в СССР были и те, кто не верил официальной пропаганде и просто предпочитал держать язык за зубами, опасаясь ареста. Но большинство искренне верило в то, что им говорили. Во второй половине ХХ века многие поражались тому, как просто миллионы людей, среди которых были и далеко не самые глупые, попались на удочку тоталитарных режимов. Верили, что кулаков надо «ликвидировать как класс», а все оппозиционеры — враги народа, и не стоит рассуждать, какой уклон в партии хуже — «правый» или «левый», товарищ Сталин же ответил, «оба хуже». Верили, что в 1933 году в стране, где только что умерли от голода несколько миллионов человек, «жить стало лучше, жить стало веселей». Верили во вредителей, взрывавших шахты и ломавших станки, в шпионов, пробиравшихся в самые далекие городки и деревни, чтобы вынюхивать какие-то секреты (какие там могли быть секреты?!).

Но история и психология знают примеры того, как люди начинали верить в самые удивительные вещи, и речь в данном случае не идет о средних веках и о вере в чудеса и ведьм.

В 1973 году жительницу маленького американского городка Фоллс-Вилледж Барбару Гиббонс жестоко убили в ее собственном доме. Полицейские очень быстро нашли «убийцу» — 18-летнего сына Барбары Питера Рейли.

Питер был спокойным, добрым, всеми любимым мальчиком, на его одежде не было никаких следов крови, но полицейские решили, что Барбара Гиббонс, известная своей злобностью и ужасным характером, очевидно, довела сына до того, что тот убил ее в состоянии аффекта. 16 часов подряд Питера допрашивали, сменяя друг друга, четыре следователя, которые убеждали его, что он просто «забыл», как топтал ногами, колол ножом, насиловал свою мать, а потом почти отрезал ей голову. Усталый и измученный Питер поверил в то, что он действительно это сделал, и подписал признание. Его не избивали, не пытали, он прекрасно понимал, что ему грозит. Он поверил, что в состоянии шока забыл о содеянном, а потом — под влиянием слов полицейских — вспомнил. Через полгода молодого человека судили и признали виновным. Жители его города, ни один из которых не поверил в вину Питера, бросились защищать несчастного. Пока рассматривалась апелляция на приговор Питеру, его соседи проводили разнообразные благотворительные мероприятия, собрали 60 тысяч долларов и внесли залог, под который молодой человек, уже признанный виновным, был выпущен на свободу. Школа, где он учился, с радостью приняла его обратно и дала возможность доучиться. Под давлением общественности было начато новое расследование, которое обнаружило документ, доказывавший, что в момент убийства Питер находился в пяти милях от дома. Невиновный был оправдан. Но почему же он сам поверил в то, что ему говорили?

Американские психологи Роберт Чалдини, Дуглас Кенрик, Стивен Нейберг в своем учебнике «Социальная психология» рассмотрели историю Питера Рейли. Все мы оцениваем окружающую среду, но какие-то наши оценки могут быть мимолетными, а есть установки, в которых мы абсолютно уверены и готовы их защищать. Установки существуют в нашей психике всегда. Авторы определяют их как «положительные или отрицательные оценки объектов, событий или ситуаций»:

Авторы «Социальной психологии» приводят несколько факторов, которые влияют на то, что поведение человека будет соответствовать его установкам. Прежде всего они выделяют знания: «Чем больше мы знаем о чем-то, тем вероятнее, что связанные с этим установки и действия будут соответствовать друг другу». Личную вовлеченность: «Отношение к определенной теме будет лучшим предсказателем действий, когда эта тема лично касается человека». И доступность установки: «Установка тем доступнее для человека, чем быстрее она приходит на ум».

Что делала пропаганда — как в нацистской Германии, так и в сталинском СССР? Во-первых, люди постоянно получали некоторые сведения об их потенциальных врагах. Сведения эти были лживыми, но проверить их не было возможности. В газетах и по радио, в фильмах и спектаклях постоянно сообщалось об очередном «еврейском преступлении» или об очередных действиях вредителей, о «лживости еврейской расы» или о «троцкистско-зиновьевском заговоре». В результате людям начинало казаться, что они очень много знают о своих врагах. И эти враги были не где-то далеко — они жили на той же улице, это мог быть хозяин магазина, куда местные жители ходили каждый день, или инженер на заводе, где работали все местные жители. Это было что-то, что происходило не где-то в столице, а прямо здесь — в их городе, на их предприятии. Доступность — это то, что Геббельс подразумевал под «настойчивостью пропаганды». Лозунги звучали постоянно, их можно было увидеть на каждом углу — в газете или на плакате.

Срабатывал и другой психологический механизм — его изучил американский психолог Соломон Аш в своих простых и даже, можно сказать, незатейливых, но при этом наводящих ужас экспериментах. Аш предлагал участникам сравнить длину показанной им линии с тремя другими и выбрать из них ту, которая была по длине равна первой. Вот и все. Никакого труда сделать это не составляло, пока… Пока «подсадные утки» не начинали с уверенностью говорить, что равна «вот эта линия», и показывать на заведомо неправильную. И тут оказалось, что многие участники — 75% — хотя бы несколько раз, но согласились с мнением большинства. Кто-то соглашался чаще, кто-то реже, а один человек признал правильным явно неправильное утверждение в одиннадцати случаях из двенадцати! Примерно так же поступали многие из тех, кого день за днем обрабатывала геббельсовская пропаганда. Когда со всех сторон постоянно, грубо, примитивно им сообщали заведомо ложные вещи и при этом еще утверждали, что так думают все, весь немецкий народ, все истинные арийцы, то люди начинали соглашаться. Сначала, может быть, «только для виду» — дело ведь происходит не в лаборатории Соломона Аша, а в нацистской Германии, где несогласные рискуют жизнью. А дальше у огромного количества людей срабатывала «внутренняя конформность», о которой мы говорили, рассказывая историю Павлика Морозова, когда человек не просто соглашается, но и убеждает себя, что думать заведомо неправильные вещи — это правильно. Тот участник эксперимента Аша, который согласился с одиннадцатью неправильными высказываниями из двенадцати, потом утверждал, что стал жертвой «иллюзии». Он действительно убедил себя, что две линии разной длины на самом деле одинаковые.