Мертвые воспоминания - Ирина Родионова

— Всё ты можешь, не ври! Ты живая, ты боец, столько вынесла. Вставай, кому сказала, ну!

— Галочка… — соседка попыталась мягко придержать её за локоть, но Галка оттолкнула ее. Злость давала сил.

Доедающая маму болезнь оказалась не тяжелой, а уж сама мама — и подавно. Ее так легко было поднять, выволочь за собой в комнату, и мама упрямо перебирала ногами, будто пытаясь Галке помочь. Просила, конечно, отнести и положить ее обратно, нечего, мол, песком из нее полы засыпать, но Галка перла, как таран. Она усадила маму в кресло, заметила, как дернулись от боли мышцы на ее лице, но не дала себе времени передумать и бросилась в прихожую. Схватила куртку, шапку, сапоги — последние были влажными внутри, это Лилия Адамовна, вернув маму в квартиру после обследования, не догадалась засунуть их под батарею.

Худенькая мама утонула и в куртке, и в шапке, настороженно следила за Галкой из-под лысых надбровных дуг. Теплые штаны с начесом застревали на костлявых ногах, и Галка рывками натягивала их, понимая, что ее злая решительность тает с каждой секундой. Маячила за плечом Лилия Адамовна, бормотала, но Галка не слушала ее.

На улицу они не выйдут — если Галка, пыхтя, еще дотянет маму до лавочки, то обратно сил точно не хватит. Значит, балкон. Четвертый этаж, тесный проходной дворик под ногами, много холодного и ясного воздуха. Галка еще помнила истлевший от дождей и времени ковер, из которого веник выдирал длинные мягкие нитки, как мама ругалась и срезала их ножницами, притаптывала тапкой, но ковер загибался и разваливался кусочками, как опухоль…

Влажно-ледяной деревянный стул пришлось застилать пакетами, одеялом, и только потом усаживать нахохленную, перекошенную болью маму. Галка потянулась поправить шапку со смешным бело-золотым помпоном, но мама хрипнула — она сидела, прижимая руки к груди, выкручивала беспомощные бело-серые кисти. Да и куртка… Теперь в нее можно было закутать сразу троих Галкиных мам, а ведь раньше красная плащевка так хорошо смотрелась вместе с ее румяными щеками и темной помадой… Легче было поверить, что это куртка выросла и раздалась, чем задумываться о прежней маме.

— Показала матушке мир? — хрипло спросила она. — Угомонилась?

— Нет, — огрызнулась Галка и схватилась за черные кованые перила. Соседка стояла за балконной дверью с таким лицом, будто боялась, что Галка вышвырнет маму с четвертого этажа. Правда, стоило ли ее для этого так тепло одевать?..

Мама наконец-то нашла нужную позу и притихла, глаза ее чуть посветлели. Она спиной откинулась на Галку, перевела взгляд в небо, и что-то в ней мелькнуло от той старухи с ярко-оранжевыми носками, то ли смирение, то ли усталость. Галка никогда не испытывала сильной, нечеловеческой боли, чтобы маму понять, и поэтому просто придерживала ее за плечи. Мама молчала, впитывала в себя улицу и крики детей, чужую минорную мелодию на телефоне, воробьиное чириканье… Галка не мешала.

Прохлада заливалась под шиворот, за рукава, но холод не отрезвлял, не успокаивал. Все внутри горело.

— Простынешь, — в маме проснулась та самая мама, настоящая, но дальше слов дело не двинулось. Она вообще старалась не шевелиться, видимо, наслаждаясь редким затишьем. Заскреблась в дверь соседка, но никто не обернулся.

— И что я должна увидеть? — еле слышно спросила мама.

— Улицу. Людей.

— Я думала, ты что-то новенькое придумала, а ты все о стареньком…

— Мам, — Галка пальцами впилась ей в плечи. — Хватит, а. Ты уже сдалась, а нельзя сдаваться. Даже сейчас.

— А кто мне запретит-то? — она сонно улыбнулась, как разомлевший на солнце кот. Галке захотелось встряхнуть ее. — Эх, Гала ты моя, Гала… Оптимистка.

— Хотя бы до весны, — хрипло взмолилась Галка.

— Я обязательно передам это моей опухоли, может она и…

— Мам! — Галка чуть сдвинула табурет, чтобы мама привалилась к кирпичной стене и пыльно-серому карнизу подоконника, присела перед ней на корточки: — Не смешно уже. Совсем. Я не хочу, чтобы ты смирилась.

Вместо ответа мама слабо клюнула сложенные в щепотку пальцы и прижала их к Галкиному лбу. Улыбнулась светло, но безнадежно, не стала ерничать, скривилась от легкого движения. Снова перевела взгляд на улицу под балконом — она редко выбиралась в больницы, ее быстро заталкивали за тонированное стекло, пристегивали ремнями и везли до врачей, она даже не успевала схватить жизнь, заметить ее, распробовать. Ее мир сузился до комнаты с вечно задернутыми шторами, до запаха лекарств и смертельной болезни, до самоуверенной Лилии Адамовны. Она озиралась так, будто впервые видела уснувшие на зиму тополя, лужи в ледяном панцире, молочную белизну облаков…

— Буду почаще тебя на улицу выводить, — пообещала Галка.

— Выносить, — каркнула она.

Галке хотелось кричать, что это мама в итоге оказалась слабачкой, что опустила руки и теперь просто ждет смерти, чтобы поскорее избавить Галку от себя. Мама, возможно, наскребла бы сил и сморщилась, назвала ее маленькой эгоисткой, а Галка верещала бы в ответ, что это просто любовь, а не собственничество. Они бились бы, поддевали друг друга, и сырой ноябрьский день нагревался бы от их споров, и Галка продавила бы маму, заставила ее бороться даже через нежелание, но… Крик клокотал в горле, лопался горячими кислыми пузырьками и болью утекал в желудок. Галка прижимала к животу кулак.

Вместо всего этого они сидели вдвоем и смотрели на день, на серость и задержавшуюся осень, которая никак не могла разродиться зимой. Галка попросила соседку сбегать за хлебом до холодильника, и та, удивленная, даже не стала задавать вопросов.

— И за мармеладом, — шепотом попросила мама. — А то не улица, а грязища одна, лучше уж мармеладом за жизнь держаться…

Соседка принесла и сладости, и зачерствевшую горбушку, сунулась к ним, но ее снова заперли в квартире. Мама с наслаждением жевала мармелад, а Галка крошила воробьям хлебные крошки. Они смотрели на птиц, вглядывались в облака в поисках основательного снега, который наконец-то выпадет и не растает, не растечется грязью по улицам, и обе, но тайком друг от друга, надеялись встретить вместе хотя бы новый год.

Забрать бы маму с собой в общагу, спрятать под полосатый матрас в чьих-то давно высохших чайных лужицах и бог знает чем еще, только бы смерть не нашла ее, не забрала к себе. Но пришлось относить маму обратно на кровать на пару с Лилией Адамовной, поить ее супом с ложечки, а мама щурилась и агукала, только бы чуть скрасить эту, слабость, и Галка подыгрывала, вытирала губы платочком. Потом мама снова заснула, но соседка стояла над плечом, пыхтела запахом хозяйственного мыла и