Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

– Это людям разорение и многим неизбежная смерть. Верные Раймонду центурионы раздают оружие, и горожане готовятся сопротивляться… Латиняне, армяне, сирийцы, итальянцы – все, кто способен держать оружие, собираются в ополчения. Люди клянутся, что не покорятся и окажут изгнанию вооруженное сопротивление. Попомните мое слово, накажет Иоанна Господь за такое обращение с христианами! – мрачно предрекла мамушка, словно Господь ей первой сообщал о своих планах возмездия. – Последний раз василевс поднял руку на нас, последний! Отсохнет теперь та рука!

Грануш непримиримо вскинула голову и мстительно поджала губы.

Город шумел, как пчелиный улей, в который залез медведь. В покои княгини то и дело проскальзывали покрытые сажей люди с донесениями извне, Грануш принимала их с деловитостью полководца, руководящего боем. Утверждали, что византийские скутаты, застигнутые врасплох внезапным восстанием, не сумели противостоять возмущенным жителям в узких переулках и были вынуждены отступить в цитадель. Констанция разрывалась между надеждой, что мятеж устрашит василевса, и страхом, что бунт лишь ухудшит положение Раймонда. Задремала в своем углу дама Филомена, беззаботно посапывала на сложенном ковре Изабо. Жослен оставался в императорских покоях, и Констанция опасалась, что он тоже арестован. Приближенные Иоанна выбегали из тронной залы с озабоченными лицами и возвращались туда, еще более взволнованные.

Одно сиденье двойного трона было занято василевсом, второе – крестом. Трон обрамляли ромейские хоругви с изображениями Спасителя и двуглавого орла, а сверху престол венчала пышная драпировка императорского балдахина, сзади не смели вздохнуть вцепившиеся в секиры гвардейцы. Князя Антиохийского намеренно оставили стоять. Говорят, в Константинополе перед императором полагается падать ниц и чуть ли не на коленях ползти к нему, но от франкских рыцарей грек не дождется восточного пресмыкания.

Переводчик низко кланялся, растекался льстивыми, медовыми словами, разводил руками:

– Порфироносный и Равноапостольный протянул руку дружбы Антиохии, рассчитывал на помощь и дружбу князя и пытался сохранить братские отношения с его светлостью, князем Антиохийским…

Не иначе как в подтверждение дружеских намерений Порфироносного во внутреннем дворе цитадели сгрузили привезенную в личном обозе Иоанна огромную железную клеть. Князь гордо вскинул голову:

– Я – сын герцога Аквитанского, дядя королевы Франции, князь Антиохийский, и в первую очередь – верный соратник, союзник и друг вашего императорского величества.

Не изменившись в лице, слушал василевс уверения в дружбе этого хищного отростка Европы, этого царя саранчи, Аваддона Апокалипсиса, демона разрушения и смерти, который пытался не пустить его, Верного во Христе, в город, все укрепления которого выстроены византийскими императорами!

Иоанн восседал на возвышении, а Пуатье пришлось стоять перед ним, но Раймонд знал, что спор их еще не закончился, торжество Иоанна не было полным: высокий князь не только смотрел императору прямо в глаза, но и находился в собственных владениях, город был полон преданных ему солдат и горожан, а василевса защищал лишь маленький отряд личной гвардии. Краем глаза Раймонд окинул тронную залу: всего четверо кувикулариев с остекленевшими, выпученными от почтения глазами охраняли Комнина, да у дверей торчали еще двое бесполезных караульных. Шестерым наемным евнухам не справиться с настоящим рыцарем.

Драгоман перечислял обиды Его Царственности на франков, а тем временем шальная мысль – все исправить захватом византийского самодержца в плен, – поначалу бредовая, с каждой минутой представлялась все более выполнимой и заманчивой. Пуатье прикинул расстояние до тщедушной фигурки на высоком престоле. Трон Византии был на расстоянии прыжка, следовало лишь осмелиться. Именно так поступили бы отчаянные Гвискар или Вильгельм Завоеватель, именно подобная невообразимая дерзость и добыла им собственные королевства! Неужто у Пуатье не хватит отваги и предприимчивости? Пусть Куртене утрется собственной трусостью. Раймонд переступил с ноги на ногу, кровь жаркими толчками забурлила в венах, грохот его сердца наверняка донесся до Иоанна, вот-вот греческий деспот догадается, что ему грозит.

И впрямь Комнин, умный, осторожный, недоверчивый, почуял неладное. Уж очень напряженно стоял этот Пуатье: как собака, следящая за дичью, как жеребец перед забегом на ипподроме, слишком вызывающе сверкали бешеные глаза великана. От этих неуправляемых безумцев можно ожидать любого безрассудства или предательства. Франки походили на дикарей, на жестоких и глупых детей. Ромейский император всей душой презирал их варварские суеверия, их идолопоклоннический папизм и дремучее невежество, их неуемная алчность вызывала отвращение, их дурацкие ухищрения казались смешными, а их гнусные предательства – непростительными. Но никому не следовало забывать об их безрассудной неукротимости и отваге.

Раймонд придвинулся чуть ближе. Молниеносным скачком он достигнет трона и сгребет Иоанна в охапку. Чванные, заледеневшие в парадных позах рабы не успеют вмешаться. А оградив себя и пленника мечом, он окажется хозяином положения, хозяином мира. За жизнь и свободу императора можно потребовать любую цену.

Но останавливало и настораживало странное поведение василевса, этого сухого, беспомощного стручка. Император глядел на князя невозмутимо, бесстрашно и даже с вызовом, словно приглашая Раймонда совершить непоправимую глупость. Казалось, щуплый ромей различал каждую мысль князя ясно, как камешки на дне мелкого, прозрачного водоема, и почему-то совершенно не боялся, а, наоборот, словно подбивал пленника на неосторожность. Этот явный, однако непонятный подвох коварного грека удерживал Пуатье. Ошибиться нельзя, пути назад не будет. А вдруг он что-то не предусмотрел, не рассчитал? Князь был уверен в своей ловкости, силе и быстроте, но он словно услышал вялый голос Куртене, напоминающий, что, помимо шестерых стражников, следует учитывать и множество других сил, и все они вне этой залы. Раз захватив императора, освободить его будет невозможно, придется воевать с его сыновьями, с ромейской армией, со всей империей. Но все лучше, чем клетка.

Пуатье наконец решился, подобрался, как лев перед прыжком, но тут с грохотом распахнулись гигантские створки дверей. Князь обернулся с досадой и тайным облегчением. В залу ворвался Жослен, за ним ввалился отряд вооруженных схолариев. Куртене крикнул:

– Порфироносный василевс! В городе восстание! Бунтовщики теснят императорских солдат, распускают слухи, что князь якобы арестован! – Взволнованно обратился к Раймонду: – Ваша светлость, можете ли вы поручиться, что ваши ратники защитят от мятежной черни его императорское величество?

Иоанн встрепенулся, не стал дожидаться разъяснений драгомана. Впрочем, никто не сомневался, что ромей по-французски понимал, и требование переводить беседу было только очередной уловкой.

Раймонд еще упрямился, не в состоянии отказаться от сладостных картин реванша и мести Иоанну. Но помещение уже заполнилось солдатами, вбежавшими вслед за Куртене, и возможность была упущена безвозвратно. Расслабился, вытер лоб, смирился. Их приход избавил от необходимости признаться самому себе, что, наверное, он так никогда и не осмелился бы обнажить меч против византийского императора. «Мавр», оказывается, только с виду был таким тщедушным лягушонком.