Каменный век. Книга 3. Прайд Саблезуба - Сергей Щепетов

– «Что-о?!»

– «Ну-у… тогда… Ладно, я оставлю детеныша. Но ты (вы все!) будете мне должны».

– «Да. Ты можешь охотиться на нашей земле».

«По сути, это, наверное, означает принятие в прайд – чушь какая-то, – удивился Семен. – Разве так бывает? Может, он мне и справку выпишет? С печатью!»

Как оказалось, иронизировал он совершенно напрасно: и справка, и печать появились у него немедленно. Кот встал, подошел к сложенному в кучу грузу, задрал заднюю ногу и…

«Это, кажется, не моча и не экскременты. Наверное, это особо вонючие выделения какой-нибудь железы – специально для меток, – обалдело соображал Семен. – Теперь от меня будет вонять саблезубом на километр – гадость какая… Оно мне надо? Впрочем, кто его знает…»

– «Возвращайся с самкой, – сказал кот. – Тебя здесь примут (не нанесут ущерба, а то и прокормят)».

– «Может быть, – усмехнулся Семен. – Во всяком случае, это я запомню».

– «Запомни, – как бы улыбнулся в ответ саблезуб. – Удачной охоты!»

– «Тебе тоже», – мысленно сказал Семен вслед уходящему зверю.

В очередной раз Семен попытался завести календарь, и вновь у него ничего не получилось. Он специально подобрал круглую гладкую палочку, у одного конца сделал глубокий кольцевой надрез – этот знак должен означать день расставания с саблезубами. Дальше предполагалось отмечать насечками каждый прожитый день и какими-нибудь значками фиксировать для потомков наиболее важные события: поимку рыбы или особо крупного рака, обнаружение и поедание ягод красной смородины, попадание под дождь или наезд на корягу.

Он делал отметки семь дней подряд и уже думал, что у него выработалась привычка. Как только он на это понадеялся, так сразу все и кончилось. Вечером у костра палочки под рукой не оказалось, подниматься после сытной еды и идти искать ее в лодке Семену не хотелось – потом как-нибудь. О «календаре» он вспомнил только вечером следующего дня, но заветной палочки среди груза не обнаружил. «Значит, не судьба», – вздохнул он и махнул на это дело рукой.

Счет дней ему был нужен главным образом для того, чтобы хотя бы приблизительно определять свое местоположение. По его представлениям он продвигался в день километров на тридцать – пятьдесят. Впрочем, последняя цифра была явно завышенной. Двигался он вверх по течению, и грести приходилось почти непрерывно, а для отдыха – высаживаться на берег или бросать якорь. Сначала он быстро уставал, болели мышцы рук и спины. Привыкание наступало медленно, но Семен особо не торопился и надрываться не собирался. Ориентируясь на берег, он старался поддерживать скорость судна на уровне скорости пешехода, идущего быстрым шагом. Река как будто специально давала ему время освоиться и не спешила сдвигать берега. Дней через десять Семен обнаружил, что гребля стала для него занятием естественным и почти неутомительным. По утрам ему уже не приходилось разгибать скрюченные пальцы о коленку, а днем намечать ориентиры, до которых надо дотянуть, прежде чем остановиться на отдых. «Ну да, – усмехался Семен, – как в том анекдоте: работать не надо, греби себе и греби…»

Каждый вечер ему приходилось решать сложную философскую проблему: ставить вигвам-палатку на ночь или не надо. Принципы, конечно, дело святое, но так не хочется возиться. В конце концов он выработал компромиссное решение – вигвам ставил, но не полностью, а на трех опорах в виде ассиметричной норы-навеса. Главное преимущество конструкции заключалось в том, что не надо было каждый раз искать слеги для поддержания покрышки: берется длинное одиночное весло, с одного конца подвязываются в качестве стоек короткие весла… Получается кособокая тренога. Остается накрыть ее шкурой, придавить снаружи булыжниками и внутри можно спать. Правда, если выпрямиться во весь рост, то голова оказывается снаружи, но это детали, с которыми можно смириться.

Тогда, на последней стоянке у Большой реки, Семен, простившись с котом-саблезубом, долго думал, что ему делать с грузом, обрызганным кошачьими выделениями. Запашок от них шел, прямо скажем… По идее, надо бы все это помыть и постирать… Но каким образом? В конце концов Семен решил смириться с неизбежным: скрепя сердце отрезал кусок от своей шкуры-подстилки и стал протирать вещи как губкой. Закончив операцию, испачканный липкой гадостью клок он хотел выбросить, но в последний момент передумал: свернул в комок шерстью внутрь и туго обмотал длинным ремешком, который таскал в кармане. Запашок, конечно, на вещах остался, но дня через два-три Семен перестал его замечать – то ли принюхался, то ли просто запах выветрился. Впрочем, на счет последнего особых иллюзий он не питал.

С другой стороны, кое-какие положительные моменты «прощания» саблезуба все-таки обнаружились. Помимо крыши над головой, ежевечерне Семену приходилось решать еще одну проблему – убережения снаряжения и лодки от грызунов и мелких хищников. Как только угасал костер, мелкая вездесущная живность начинала проявлять активность. К утру огрызки и объедки исчезали бесследно, а шкуры, включая покрышку вигвама, оказывались изрядно погрызенными с краев. Площадь их ежедневно сокращалась на несколько квадратных сантиметров – мелочь, конечно, но ужасно досадная. Лодку приходилось оставлять на плаву вместе с частью груза, а то, что нуждалось в просушке, подвешивать на кустах или треногах. Это было ненадежно и хлопотно, да и лодке, вероятно, находиться постоянно в воде было не полезно. И вдруг все это безобразие прекратилось. Где бы Семен ни высадился (хоть посреди колонии сусликов-евражек!), вокруг него образовывалась как бы мертвая зона – никакого шевеления-шебуршения, даже новых следов утром на песке не обнаруживалось! Несколько раз Семен умышленно оставлял на земле кусочки мяса и рыбы – ночью никто к ним не притрагивался, и лишь на рассвете утаскивали вороны. «Ну, что ж, – сказал Семен, когда понял, в чем тут дело. – Спасибо, котик, за заботу».

Медленно, но неуклонно продвигался Семен в глубь горной страны. Долина то сужалась до нескольких сотен метров, и приходилось активно бороться с течением, то расширялась на несколько километров, и основной проблемой становился выбор лучшей протоки, чтобы не оказаться на мели. Никаких особенных заломов или завалов в русле не встречалось, однако было заметно, что уровень воды все-таки остается значительно выше нормы. Почти все время Семен видел лишь прибрежные заросли да вершины дальних сопок за ними. Впрочем, иногда открывались и ближние склоны. Там, где они были свободны от леса, изредка можно было разглядеть фигурки пасущихся животных. В общем, создавалось впечатление, что живности тут, конечно, меньше, чем в степи, но все равно немало, а вот люди отсутствуют совершенно. «С другой стороны, – гадал Семен, – они, конечно, не обязаны афишировать свое присутствие. Или, может быть, после всех зимне-весенних катаклизмов стараются держаться подальше от большой воды».

Добытого мяса с учетом «подножного корма», которым Семен не брезговал, хватило дней на десять. Когда стало ясно, что оставшиеся вялено-копченые куски будут съедены раньше, чем окончательно стухнут и заплесневеют, он вновь начал рыбачить. Сначала он просто тянул за лодкой леску с наживкой в надежде поймать гольца. Дважды это ему удавалось, правда, вторая рыбина оказалась совсем маленькой, и ее хватило только на ужин. Потом несколько дней подряд вообще ничего не попадалось, не было даже характерных всплесков в русле, и Семен решил, что гольцов тут просто нет – кончились. Заниматься активной рыбалкой не хотелось, но продукты кончались неумолимо, и надо было что-то делать. Однажды недалеко от места ночевки он обнаружил толстый трухлявый ствол дерева. Содрав зачем-то здоровый кусок коры, он углядел под ним с полдюжины толстых белесых личинок, размером чуть меньше мизинца. Некоторое время Семен прикидывал, нельзя ли их употребить в пищу – наверняка в них полно калорий и витаминов. Потом решил, что, пожалуй, нельзя, поскольку уж больно противно они выглядят. Тем не менее отказываться от этого «дара природы» не хотелось, и он придумал другой способ его использования.