Бенедиктинское аббатство - Вера Крыжановская
Шрифт:
Интервал:
Не поясняя ничего, он запер шкатулку и повесил на шею ключ; это обидело меня. Точно он не доверял мне. Я расстался с ним и пошел в лабораторию.
Я нашел Бернгарда у стола перед большой открытой книгой; но он не читал. С устремленными на светильник глазами, он казался совершенно погруженным в мысли; лицо его выражало почти сверхчеловеческое блаженство.
— Отец Бернгард, — обратился я к нему, беря его за руку, — о чем вы думаете?
Он поднял голову.
— Это ты, Санктус! Хорошо ты сделал, что пришел, — проговорил он важным, почти торжественным голосом. — Я хочу все рассказать тебе, потому что сердце мое переполнено. Знаешь ли ты, я имею доказательства того, что душа переживает смерть!
Я смотрел на него в полном недоумении; он очевидно стал оговариваться: у нас только и разговору было, что про смерть графа, и самому мне лаборатория напомнила эту любопытную личность и его знаменитые слова: «Золото есть рычаг, посредством которого все делается».
— Дорогой брат, я пришел говорить не об изысканиях наших, но побеседовать о смерти главы.
— Боже милосердный, — воскликнул Бернгард, с сверкающими глазами, — о ком же я и говорю, как не о нем, этом несравненном человеке, который помогал мне в моих работах, глубокий ум которого угадывал тайны природы; с его смертью я потерял половину своего разума. И теперь ему я обязан торжеством открытия: он доказал бессмертие души. Ты думаешь, что я видел во сне? Нет, я не спал, а работал здесь с братом Рохом, как вдруг увидел его, стоящим передо мною, как живой, и он сказал мне своим прочувственным голосом: «Все — правда, отец Бернгард! Душа переживает все и оживляет всякую плоть; она неразрушима. Без перерыва и отдыха, дух блуждает на земле или в пространстве, не имея полного представления о цели, которой должен достигнуть». А когда я упал на колени, протирая глаза и думая, что сатана искушает меня, он засмеялся своим серебристым смехом и, взяв со стола мое перо, сказал: «Нет другого дьявола, чем мы сами», и начертал на пергаменте слова, сказанные им раньше. Затем он скрылся из моих глаз, растаял в воздухе, а я упал лицом на землю, славословя Бога и Его могущество, Его неслыханное для нас величие.
Дрожа, точно ослепленный, склонился я над пергаментом. Да, там были начертаны столь знакомым почерком слова, переданные мне Бернгардом. А между тем в душу мою закралось сомнение: если этот восторженный человек видел видение во сне и вообразил потом, что все это действительность?
— А брат Рох видел? — прошептал я.
— Нет, он утомился и спал в том углу, что я заметил только, когда хотел заговорить с ним.
В эту минуту я почувствовал на плече прикосновение руки и увидел, как отец Бернгард упал на колени с криком:
— Боже милосердный! Ему тоже он дает доказательство!
Я повернул голову и, оцепенел, пораженный, не будучи в состоянии оторвать глаз от бледного лица и сверкающих глаз фон Рабенау.
За мной стоял, прикасаясь ко мне, наш покойный глава; тонкая рука его лежала на моем плече, на губах была насмешливая улыбка, и я слышал явственно произнесенные слова:
— Все правда, Санктус! Мы беспрестанно возвращаемся на землю, чтобы бороться с нашими страстями. Смерть здесь есть новое рождение там.
Я не слышал ничего более; страшные глаза призрака заколдовывали меня и точно жгли; в ушах моих зашумело, все закружилось вокруг меня, и я упал.
Вероятно, прошло очень много времени, пока я открыл глаза в полном сознании. Я лежал в смежной с лазаретом келье, предназначенной для серьезных больных; в комнате был полумрак, и у моего изголовья сидел старый монах, знакомый мне. Это был добрый отец Феофил, ухаживающий за больными братьями.
Я ощущал невыразимую слабость и усталость, не в состоянии был шевельнуться и слабым, невнятным голосом спрашивал полудремавшего монаха, перебиравшего пальцами свои четки:
— Брат Феофил, что такое делается? Почему я здесь и такой слабый?
Услышав мой голос, старик встрепенулся, на широком лице его появилась добродушная улыбка, и, пожимая мою руку, он радостно воскликнул:
— Слава Богу, брат Санктус, наконец вы очнулись; а сколько хлопот вы нам задали! Милосердный Бог! Пять недель между жизнью и смертью в непрерывном бреду… Но теперь молчите. Молчите, спите и кушайте; это восстановляет силы. А прежде всего выпейте это лекарство, приготовленное отцом Бернгардом.
Он приподнял мою голову и, взяв со стола чашку с бурой жидкостью, заставил проглотить ее. Я почувствовал, как по всему моему телу распространилась приятная свежесть, и уснул.
С той минуты я проводил дни и ночи во сне, просыпаясь только для принятия пищи. Молодое тело мое, истощенное ужасными волнениями последнего времени, как будто хотело наверстать потерянное и набраться сил. Мало-помалу прошел этот период сонливости, и я почувствовал всю полноту моих способностей и энергии. В последние дни моего выздоровления отец Феофил подолгу оставлял меня, а когда возвращался, то отказывался говорить со мною о монастыре или о мире, ссылаясь на полученное запрещение.
Как-то утром я почувствовал себя таким свежим и бодрым, что решился встать; я уже хотел привести свое намерение в исполнение, как отворилась дверь, и на пороге показался Бенедиктус в сопровождении моего верного Феофила. На шее его блестел золотой крест, стоивший жизни Рабенау, и, при виде этого креста, все прошедшее и страшное видение встали передо мною; но Бенедиктус не дал мне времени отдаться воспоминаниям; он быстро подошел ко мне и пожал мою руку.
— Слава Богу, милый друг, наконец ты поправился, по словам брата Феофила, и я смог навестить тебя. До сих пор наш добрый Бернгард обрекал тебя на одиночество.
— Конечно, всякая опасность миновала, и наш преподобный отец может быть совершенно покоен, — сказал Феофил своим веселым голосом, почтительно кланяясь приору.
— Хорошо, милый брат Феофил, все мы благодарны вам за заботы и вашу христианскую доброту, которая зачтется вам перед Богом; а теперь идите отдохнуть. После я позову вас, а мне сейчас надо поговорить с Санктусом.
Брат Феофил понял, что был лишний, и, поцеловав край рясы приора и получив благословение, вышел с расплывшейся на широком лице самой любезной улыбкой.
Когда мы остались вдвоем, Бенедиктус сел около моей кровати и сказал весело:
— Поговорим теперь. Тебе, должно быть, интересно многое узнать.
— Прежде всего, — сказал я, пожимая его руку, — поздравляю тебя, друг, с новыми обязанностями. Как вижу, Эйленгоф скоро устроил свои дела.
Бенедиктус улыбнулся.
— Сам по себе он не устроил бы их так скоро. Мошенник этот надеялся, ни более ни менее, как навязать мне ту роль, которую он сам играл перед Рабенау, то есть сделать из меня покорное орудие; а перед уходом он обчистил бы монастырскую кассу. К его несчастью, он заболел вскоре после смерти Рабенау; болезнь эта отняла его у нас, и мы похоронили его со всякими почестями. Из осторожности следовало бы оставить его в гробу; но мне была отвратительна подобная жестокость. Поэтому, когда он очнулся, я объяснил ему положение дел, дал порядочную сумму денег и посоветовал ему скрыться, что он и сделал. Он исчез, и я остался один хозяином, а назначение мое состоялось очень легко, и вот я теперь царю в моих церковных владениях.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!