Один день без Сталина. Москва в октябре 41- го года - Леонид Млечин

А 28 июня ударная сила вермахта, 2-я и 3-я танковые группы, соединились в районе Минска. Вечером советские войска оставили город. На следующий день об этом стало известно в Москве. Появление немцев в столице Белоруссии было шоком для Сталина. Сталин позвонил наркому обороны маршалу Семену Константиновичу Тимошенко:

— Что происходит под Минском?

Нарком, видимо, не решился сказать, что Минск потерян. Может быть, надеялся отбить город. Может, просто не нашел в себе силы признать свершившееся. Ответил уклончиво:

— Я не готов к докладу, товарищ Сталин. Нет связи с Западным фронтом.

Связи действительно не было. Офицеры оперативного управления Генштаба Красной армии обзванивали сельсоветы, спрашивали, нет ли в деревне немцев.

Тогда Сталин взял с собой своего заместителя в правительстве Вячеслава Молотова, секретаря ЦК по кадрам Георгия Маленкова и наркома внутренних дел Лаврентия Берию и приехал в здание Наркомата обороны на улице Фрунзе. Вождь в принципе не любил одиночества. Но в тот момент еще и хотел, чтобы его окружали ключевые фигуры партийно-государственного аппарата. Высокопоставленные гости поднялись в кабинет наркома на втором этаже. У Тимошенко собрались начальник Генерального штаба Жуков, его первый заместитель генерал-лейтенант Николай Федорович Ватутин, офицеры главного оперативного управления.

Сталин находился во взвинченном состоянии.

Нарком, побледнев, доложил:

— Товарищ Сталин, руководство наркомата и Генштаба изучают обстановку, сложившуюся на фронтах.

Сталин остановился у карты Западного фронта. Все офицеры вышли. Остались Тимошенко, Жуков и Ватутин.

Сталин повернулся к ним:

— Мы ждем. Докладывайте обстановку. Тимошенко так и не сумел собраться. Он заговорил, сильно волнуясь:

— Товарищ Сталин, мы не успели проанализировать все полученные от фронтов материалы. Многое для нас пока что не ясно. Я не готов к докладу.

И вот после этих слов наркома обороны, по словам очевидцев, Сталин сорвался:

— Да вы просто боитесь доложить нам правду! Потеряли Белоруссию и хотите поставить нас перед совершившимся фактом?

Он повернулся к Жукову:

— Вы управляете фронтами? Или Генеральный штаб только регистрирует поступающую информацию?

— Нет связи с войсками, — вслед за наркомом повторил Георгий Константинович.

Сталин взорвался:

— Что это за Генеральный штаб? Что это за начальник штаба, который в первый день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?

Гневные сталинские слова звучали так страшно, что Жуков буквально разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. Воцарилось молчание. Молотов пошел вслед за ним. Минут через пять—десять Вячеслав Михайлович привел внешне спокойного Жукова. Но глаза у него были мокрые. Так, во всяком случае, рассказывал член политбюро Анастас Микоян…

Вождь не пожелал продолжать разговор. Бросил соратникам:

— Пойдемте. Мы, кажется, действительно приехали не вовремя.

«Когда вышли из наркомата, — вспоминал Микоян, — Сталин сказал: «Ленин оставил нам великое наследие, а мы — его наследники — все это проср…ли». Мы были поражены этим высказыванием. Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта».

Сам Сталин только однажды признался, что ночь на 30 июня была самой тяжелой в жизни. Похоже, после падения Минска и разгрома Западного фронта Сталина охватил ужас. Вероятно, впервые за многие годы он ощутил полное бессилие. Его приказы не исполнялись. Наркомат обороны и Генеральный штаб потеряли управление фронтами. Красная армия отступала, остановить врага не удавалось.

«Сталин переживал тогда, — рассказывал на старости лет Молотов поэту Феликсу Чуеву. — Дня два-три он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен».

Он не мог прийти в себя с того самого дня, как началась война.

Немецкая авиация уже бомбила советские города, а наземные части перешли границу, но Сталин упрямо не хотел верить, что это война. Когда германский посол граф Фридрих фон Шуленбург попросил приема, у Сталина, видимо, шевельнулась надежда: наверное, Гитлер решил пошуметь на границе, чтобы придать весомости своим требованиям.

Молотов был очень усталым. Шуленбург едва ли выглядел лучше. Помощник Молотова Семен Козырев рассказывал потом, что у немецкого посла дрожали руки и губы. Он трагически переживал то, что ему предстояло объявить.

Шуленбург зачитал меморандум министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа, который заканчивался такими словами: «Советское правительство нарушило договоры с Германией и намерено с тыла атаковать Германию в то время, как она борется за свое существование. Поэтому фюрер приказал германским вооруженным силам противостоять этой угрозе всеми имеющимися в их распоряжении средствами».

Молотов спросил:

— Это объявление войны?

Шуленбург безмолвно воздел руки к небу. Риббентроп приказал послу «не вступать в обсуждение этого сообщения».

Вячеслав Михайлович был возмущен:

— Германия напала на страну, с которой подписала договор о дружбе. Такого в истории еще не было! Пребывание советских войск в пограничных районах обусловлено только летними маневрами. Если немецкое правительство было этим недовольно, достаточно было сообщить об этом советскому правительству, и были бы приняты соответствующие меры. Вместо этого Германия развязала войну…

Молотов закончил свою речь словами:

— Мы этого не заслужили!

Молотов и посол пожали друг другу руки и разошлись. Вячеслав Михайлович вернулся в кабинет Сталина. Вождь был уверен, что Шуленбург передаст Молотову список политических, экономических и территориальных требований Гитлера и можно будет как-то договориться… Когда Молотов сказал, что Германия объявила войну, Сталин рухнул в кресло.

Он не нашел в себе силы обратиться к народу, и вместо него о начавшейся войне сообщил по радио Молотов. Голос его звучал сухо и монотонно.

«Мы сидели у приемника, — вспоминал писатель Илья Григорьевич Эренбург, — ждали, что выступит Сталин. Вместо него выступил Молотов, волновался. Меня удивили слова о вероломном нападении. Понятно, когда наивная девушка жалуется, что ее обманул любовник. Но что можно было ждать от фашистов?..»

Через два с лишним десятилетия, в июне 1964 года, заместитель министра иностранных дел Владимир Семенович Семенов записал в дневнике разговор с Климентом Ефремовичем Ворошиловым на приеме в Кремле.

— Видите ли, — говорил маршал, — Сталин был очень оригинальный человек. Он привыкал к людям и верил им, если раз поверил. И Сталин поверил немцам. На него так подействовало вероломство немцев: нарушить договор спустя несколько месяцев после подписания!.. Это подло. Сталин так расстроился, что слег в постель… Только постепенно Сталин овладел собой и поднялся с кровати. И вот в это время Вячеслав Михайлович стал говорить, что надо прогнать Сталина, что он не может руководить партией и страной. Мы ему стали объяснять, что Сталин доверчив и у него такой характер. Но Молотов слышать не хотел, он не понимал особенности Сталина.