Он уже идет - Яков Шехтер

ничего такого до сих пор не бывало, бочки дубовые, крепкие…

– А вдруг? – перебила его Броха. – Стоит ли рисковать дорогим товаром? В любом случае ты уже завтра поделись с Зямой своими опасениями и скажи, что хотел бы подстраховаться. Ничего подозрительного в этом нет.

– Хорошо. А что дальше?

– Дальше очень просто. На постоялом дворе у Дарека ночью ты вместе со Стасом меняешь пустую бочку на полную. А потом втихаря от Зямы продаешь ее шинкарям чуть дешевле, чем обычно. Но с условием держать язык далеко за зубами. Шинкари люди ушлые, за грош мать родную продадут. Хоть и смекнут, что дело не совсем чисто, но будут брать и молчать. А вот от тебя, Мендель, многое зависит. Многое, если не все. Сумеешь?

– Думаю, что сумею, – ответил Мендель. – Уверен, что сумею.

С того дня начались «семь сытых лет» в семье Зямы и Брохи. Под шорох страниц, под смех подрастающих детей, под шелест листопада и раскаты летних гроз.

«Вот она, моя жизнь», – иногда думал Зяма, возвращаясь в субботу вечером из синагоги. Курув светился желтыми и розовыми огнями окон, всхрапывали в сараях лошади и коровы, неземной чистоты звезды холодно переливались в черном небе.

«До чего же хорошо, – думал Зяма. – Хорошо вдыхать этот воздух, украшенный ароматами субботних блюд, хрустеть подошвами сапог по снегу или палой листве, думать о заботах, ждать праздников, гладить детей, обнимать Броху. До чего же хорошо жить!»

Броха тратила деньги осторожно, вела дом на цыпочках, не роскошествуя, покупая лишь самое необходимое. Мало ли в Куруве завистливых глаз, скрупулезно оценивающих возможный заработок Залмана и расходы его жены? Остававшиеся монеты она увязывала в мешочки и тщательно прятала. Подрастут дети – пригодится все, до последнего грошика.

И Мендель расцвел, стал собирать приданое для двух дочерей, скрытно пополняя тяжелыми золотыми монетами захованный в заветном месте мешочек. Казалось, не будет конца этим «сытым годам», никогда не закончится спокойная, уверенная жизнь.

* * *

Увы, счастье закончилось быстро, очень быстро, слишком быстро, не протянув даже нескольких лет. Инструмент, заложивший его основу, оказался разрушителем стен. Ловко провернув какие-то дела в Куруве, Станислав зашел отпраздновать удачу в местный шинок, напился и с пьяных глаз болтанул лишнего собутыльникам. И все бы сошло с рук, забылось и вылетело из хмельных голов, если бы за соседним столом не сидел доносчик, мойсер Гецл.

То ли он пришел позже, когда все уже были достаточно пьяны и плохо различали, что происходит вокруг, то ли с самого начала сидел, незаметно забившись в угол, но птичка вылетела из гнезда, и тайное стало явным.

Гецл помчался к пану Моравскому, подпрыгивая от возбуждения. Давненько в его сети не попадалась такая жирная рыба! Еще бы, незаконное производство водки и безналоговая торговля ею! На что они покусились, идиоты, на что посмели поднять руку!

Пан Анджей тут же пришел в бешенство. Никто из домашних и слуг не удивился, Моравский впадал в ярость по три раза на дню, почти всегда без видимых причин. Эмилия, его жена, решила прибегнуть к испытанному средству – задушевной беседе.

– Да как я могу успокоиться, – заорал Моравский, выслушав жену. – У меня воруют, запустили руки по локоть в мой карман и нагло шевелят пальцами!

– Ну, дорогой, сколько там они могут уворовать? Мелкие лавочники, шинкари, арендаторы? Гроши, грошики!

– Грошики! – заревел пан Анджей. – Это мои, мои грошики! Размету, разнесу по кочкам. Жиды проклятые!

– При чем тут евреи? – удивилась пани Эмилия. Она уже успела познакомиться со всеми подробностями дела, ведь, разговаривая с Гецлом, Моравский орал так, что хрустальные подвески в люстре жалобно позванивали. – Водку поляки курили, и продавали ее тоже поляки. Поляки же и покупали. Во всей цепочке два еврея, Залман и Мендель.

– Ты ничего не понимаешь в жидах, ничего! Они всему зачинщики! Сидят в своих синагогах и целыми днями маракуют, как поляка объехать на кривой метле. И ведь объезжают, еще как объезжают! Больно много воли себе взяли. Ну да ничего, ничего, я им руки укорочу!

– Не трогай их, – сказала пани Эмилия. – Если хочешь знать, я сама почти еврейка.

– Ты жидовка? – пан Анджей покраснел и выпучил глаза, точно вареный рак.

– Ну не совсем, но почти.

– Это как – «почти»? «Почти» не бывает!

– Еще как бывает, – улыбнулась пани Эмилия. – Вместо того чтобы шуметь и топать ногами, выпей бокал кларета, сядь возле меня и послушай.

– Какой к чертям собачьим кларет! Такие новости надо запивать только водкой!

Пан щелкнул пальцами, вышколенный лакей тут же поднес серебряный поднос с хрустальным графинчиком и фужером. Пан налил полный фужер холодной водки, выпил не закусывая и собрался повторить, но пани поднялась с канапе.

– Ты куда, дорогая? – развел руками успокоенный водкой Моравский. – А рассказ?

– Не могу слушать, как ты говоришь грубости. Приди в себя, тогда и поговорим.

– Я уже пришел, – почти нормальным тоном заверил Моравский. Он вспыхивал как солома, но и перегорал моментально, уже через пять минут почти полностью забывая о приступе бешенства.

– Ладно, поверим тебе на слово, – шутливо погрозила пальчиком Эмилия, возвращаясь на канапе. – Но не больше одного фужера!

За годы супружества она хорошо изучила характер мужа и знала, за какую веревку дергать, направляя норовистого скакуна в нужном направлении.

– Убирайся, – бросил Моравский лакею, и тот немедленно вышел, тихонько притворив за собой дверь. Пан выпил еще фужер, пригладил указательным пальцем усы и осторожно опустился на канапе рядом с женой. Эмилия умела и любила говорить, а пану нравилось слушать ее рассказы, немало украшавшие их скучную деревенскую жизнь.

– В деревне, где я выросла, – начала пани Эмилия, – жил колдун по имени Марек. Да-да, самый настоящий, и все жители его боялись.

Моравский иронически хмыкнул и снова пригладил усы.

– Если ты будешь надо мной смеяться, я не стану рассказывать.

– Не обижайся на своего старого мужа, моя дорогая, ты ведь знаешь, как я тебя люблю!

Он нежно взял жену за руку и поднес к губам. Водка начала свое магическое воздействие, и сварливый, вздорный пан с тяжелым характером менялся прямо на глазах.

– Знаю, знаю. Только ты вовсе не старый, – возразила Эмилия, – а солидный и мудрый!

Она нежно провела пальчиками по щеке мужа и продолжила:

– Как и все колдуны, Марек ссужал деньги в рост, и половина деревни была у него в должниках. Он и в молодости слыл недобрым человеком, ведь хорошие люди не станут заниматься богопротивными делами, а к старости его характер совсем испортился. И задумал Марек извести род людской и начать прямо с деревни, в которой прожил всю жизнь.

Один крестьянин задолжал ему большую сумму. Колдун специально