Дело шести безумцев - Элла Чак

крючков. Натянула бежевые шорты с широкими карманами, а сверху неизменные три спортивных топа из тонкой ткани и белую футболку оверсайз. Повязала на талию свободную рубашку (ту самую, из запасников морга Камиля, обрызгав ее освежителем воздуха), кинула в рюкзак полотенце, сменные вещи… и пару метательных ножей. Волосы стянула резинкой в высокий хвост.

У двери, замерев на секунду, дотянулась до тумбочки и бросила в рюкзак еще два ножика.

По пути на озеро Максим свернул к своему дому, чтобы забрать пляжную сумку. Он забежал в аптеку на противоположной стороне дороги, а вернувшись в машину, продемонстрировал покупку.

Пока он протягивал коробочку, я пыталась рассмотреть, что же ему понадобилось в аптеке, когда мы вот-вот проведем выходные вместе?

– Пластырь! Против курения! Жвачка плохо работает, и от вкуса фруктов в ней меня воротит.

– Вкус фруктов лучше, чем вкус попкорна.

– А попкорн какое отношение к вейпам имеет?

– Бронхит сотрудников на производстве попкорна так назвали. Там использовался вредный масляный ароматизатор, как в вейпах. Ты когда-нибудь видел легкие курильщика?

– А ты, боюсь спросить?

– Камиль показывал. Как огромная гнилая губка, напитанная чернилами с кляксами-тромбами и белыми вкраплениями. Вкрапления как отрезанные ногти с ног и опарыши. И все это торчит и растекается. И пахнет растворителем, чесноком и сладким ксилолом, от которого желудок выворачивается наизнанку со всем содержимым за три с половиной секунды.

– Как у меня сейчас… – прицепил он второй антиникотиновый пластырь на плечо и закрыл рот ладошкой. – Камиль пусть не сильно там выставляет напоказ свои… разнообразные… органы.

– Он любит розовый латекс.

– Тоже на органе? Что за тип такой? Откуда он взялся в бюро?

– Он выжил после огнестрела в висок от руки девушки, которую любил. С тех пор контужен. Иногда его тело дергается.

– Как же он трупы вскрывает, если дергается? Рубанет скальпелем вместо почки по глазу.

– За работой его не штормит. Только среди живых.

– Тоже мне Харон на Стиксе. Ладно, пусть пока гребет скальпелями-веслами, если его тело не будет дергаться в твою сторону ни одним органом в розовом латексе.

Мы ехали по утреннему городу. Максим вел машину, а я отворачивалась от правого зеркала заднего вида, чтобы случайно в него не заглянуть.

– Вчера заметила у тебя в планшете фотографии с рукописным текстом. Это они? Записи из дневников Аллы?

– Да, они. Женя Дунаев пыхтит над ними. Говорит, или каракули, или шифровка. Типа нет такого языка в природе. И лингвисты его согласны.

– Покажешь?

– Возьми в рюкзаке.

Обернувшись, я вытянула руку и достала планшетку.

– Пароль – число и месяц твоего дня рождения, – подсказал Максим, вот только для меня это была не подсказка, а задачка.

– Э… двадцать первое… нет. Двадцать второе… декабря? – пыталась я вспомнить, что за цифры отпечатаны в паспорте.

– Ноября, – покосился Максим.

– В декабре тоже есть двойки. Двенадцатый месяц. Мы никогда не отмечали мой день рождения.

Активировав планшет, я открыла альбом с сохраненными фотографиями.

– Сколько их?

– Много. Рукописные тетради сплошь вот в таком.

Сосредоточившись, я рассматривала текст. Листы были исписаны палочками, черточками или точками с разным наклоном и дистанцией, с дугами и редкими закруглениями.

– Шрифт напоминает проклюнувшиеся из семян побеги. Алла ничего не делала просто так. Она бы не стала исписывать сто тетрадок каракулями.

– А для шифра нужен…

– …ключ. Ты его ищешь в развалинах оранжереи?

– И в парнике, и в комнате Аллы, и везде в резиденции, и Каземате. Когда все закончится, сделаю музей. Мало у кого в квартирах райские птицы под потолком уборной. Не рисунки. Живые.

– Птицы не пострадали?

– Я всех вывез. У них теперь жизнь лучше нашей, Кирыч, не переживай.

– Летучие мыши, экзотические насекомые, бабочки из Амазонии, – перечисляла я, пролистывая фотографии шифровок. – Как думаешь? Что она записала здесь?

– Надеюсь, что-то очень «полезное». Главное, что дневники у меня, а не у психа этого… Коровина.

– Погоди, ты про кого? Про моего одноклассника Антона Коровина?

Прошлой осенью Антон помог мне с расшифровкой формулы Аллы. Ему удалось определить элементы растительного яда, что входит в белладонну – королеву ядов.

– Он тебе не звонил? Не писал? – спросил Максим. – Он же помешался на смерти Аллы. Сайт про нее сделал. И про тебя. Даже я засветился и Костян.

– Антон звонил… что-то спрашивал насчет интервью, но я думала, он про мою работу хочет узнать.

– Он знает, где ты работаешь. Одержимый адепт.

– А где вы нашли дневники?

– Женек их откопал. Когда начались обыски, он вспомнил, что Алла каждый день по часу проводила в подвальном помещении оранжереи. Как-то раз она приказала ему купить сотню одинаковых тетрадок и гусиные перья с чернилами.

– Гусиные перья? Птичьи, что ли?

– Кирыч, забей. В тетрадях про тебя ничего нет. Ты уже засветилась на двери!

– Я хочу туда.

– На дверь?! – резко объехал он крышку люка.

– В резиденцию. Я должна попробовать найти ключ к расшифровке. И увидеть все… сама.

Максим сбавил скорость, съезжая на техническую полосу. Он включил аварийку и взялся рукой за спинку моего кресла.

– Я такой же псих, я жил там. Алла пичкала меня паралитиками, от которых отказывали ноги. И нет. Тебе нельзя возвращаться. Мы пробуем жить дальше с тем, что осталось от нас. А если вернешься, начнешь спотыкаться о потерянные в резиденции куски.

– Куски чего?

– Нормальности, Кирыч. Которую мы оставили там.

Он взялся за руль, сжимая и разжимая обтянутые красными кожаными перчатками пальцы.

Он говорил и смотрел на дорогу прямо перед собой, потом бросил взгляд в зеркало заднего вида, словно бы рассматривая оставленное за нами прошлое.

– Я ни о чем не жалею. Я убил бы ее снова. Твоим пальцем, спустив курок, своим – плевать. И я убью любого ради тебя. Любого, Кирыч.

– Надеюсь, тебе не придется, – сказала я и добавила в мыслях: «снова».

Надеюсь, рядом со мной больше никто не умрет.

К счастью, мы припарковались не у реки Стикс, а у самой обычной заводи недалеко от Строгино.

– Вон там два катера, видишь? – выгружал Максим наши сумки и корзину для пикника.

– А людей много соберется?

– Человек двадцать пять. Компания. С которой я когда-то зависал.

– И бывшие подружки?

– Несколько, – пожал он плечами.

– Сотен?

На самом деле только сейчас осознала, на что подписалась, решившись провести день среди таких людей, каким когда-то был Максим, – самовлюбленных эгоистов, самоуверенных мажоров, не знающих тормозов и понятия здравого смысла. Плюс подружки.

– Я рядом, Кирыч. Обещал ведь, что буду обнимать тебя целый день.

Мы с Максимом обернулись на неожиданный поросячий визг у нас за спинами. Точнее, визг оказался девчаче-поросячий.