Пожинатель горя - Сергей Владимиров

— Снегирев действительно попал в плен, — сказал Ремизов, махнув маленькую рюмочку и надкусив кружок лимона. — Вот только ни башку, ни гениталии ему не отрезали. Его освободили спустя три месяца в результате спецоперации. Для восстановления подорванного здоровья был направлен в госпиталь, откуда благополучно свинтил. Он понимал, что делает. Чуть позже ФСБ добыли материалы, из которых стало ясно, каким образом рядовой Андрей Снегирев сохранил себе жизнь. Расстреливал своих же товарищей. К тому времени ему уже без разницы было, кого гасить. Его, конечно, искали как военного преступника, но никому и в голову не могло прийти, что он и Клоун — одно и то же лицо.

— Но похоронят его как героя войны, — пробормотал я, поднимаясь.

— C’est la vie, — с французским прононсом согласился Костя. — Такова жизнь.

Улыбчивый, с блестящими глазками, он проводил меня до выхода.

— Да, совсем забыл, — заметил как бы между прочим. — Тут мне один следачок плакался, будто ты его выспрашивал про убийство манекенщицы. Что это тебе в голову взбрело? Там же все чисто. Или нет?

— Там все полный ажур, — успокаиваю его я. — М. Федорчук — прекрасный профессионал. А как у нас с Ланенским?

— Дело уже закрыто. Самоубийство.

Виктор Евгеньевич покончил с собой, предварительно заперев дверь снаружи.

— И вообще, Галкин, добрый совет: выброси из головы всю эту возню вокруг «Миллениума», — напутствует меня помощник прокурора. — Все хорошо, что хорошо кончается. Ты честно выполнил работу и по полному праву можешь получить у Друзиной кругленькую сумму. Как собираешься потратить?

— Закажу эксклюзивный гроб, — отвечаю я. — Для настоящего убийцы.

Внезапно взмокшей спиной чувствую его заиндевевший ненавидящий взгляд.

Добравшись до своего офиса, я тяжело повалился на раскладушку, ничего не замечая вокруг: ни расстрелянной стены, ни крови, которая обильно полила пол, а подсохнув, превратилась в коричневую корку. Гильзы собрали, приложив к делу как вещественное доказательство, от некогда живых людей остались лишь схематичные меловые силуэты. Я почувствовал, как кто-то мягко и дружелюбно плюхнулся мне на грудь. Тимошечка. Я совсем забыл о его существовании. Где находился этот черно-белый увалень, пока люди, захлебнувшись от ненависти, уничтожали друг друга? Я так и не успел найти ответа на этот вопрос. Стены мгновенно сдвинулись, потолок вплющился в пол, размазав меня в черной беспросветной бездне.

Но не тут-то было. Какой-то предмет пролетел у меня над головой, ударился о стену, с треском лопнул, захлестнув комнату фейерверком огненных брызг. И все, что находилось на пути этой раскаленной лавины, уже полыхало и корчилось в объятиях беспощадных оранжевых языков. Я вынырнул из кошмарного сна, но еще долго продолжал лежать на неудобной раскладушке, разбитый, находящийся в плену недавнего прошлого.

Прошлое так и осталось прошлым, в настоящее всего спустя час после моей отключки меня вверг настойчиво дребезжащий звонок. Придя, я предусмотрительно отключил телефон, получается, звонят мне в дверь. Хотя в ней и имелся глазок, я решил не вставать и не подходить, чтобы скрипом раскладушки и шагами не выдать своего присутствия на рабочем месте. Мало кто знает, что офис и родной дом для меня стали неотделимы, и частные ищейки тоже имеют право на отдых, пусть даже это и не записано в трудовом кодексе.

Звонить прекратили, неведомый посетитель удалялся по коридору, до меня доносилось сбивчивое постукивание каблуков. Конечно, не легкая поступь какой-нибудь прекрасной залетной дивы, но и не грохочущий топот людей при исполнении. Любопытство возобладало. Я поднялся, отогнул занавеску и выглянул на улицу. Эту женщину я никак не ожидал увидеть здесь, хотя после всего произошедшего и забыл, что значит удивляться.

— Наталья Семеновна, подождите меня! — выкрикнул я в форточку.

Через минуту я уже стоял перед бухгалтером «Миллениума». На ней был дорогой кожаный плащ, но даже в нем женщина выглядела невзрачной серой мышью. Жидкие волосы были туго стянуты в пучок, незапоминающееся лицо со стертыми чертами, кажется никогда не знавшее косметики, прорезали страдальческие морщины, близко посаженные и глубоко утопленные глаза, увеличенные совиными очками, переполняла какая-то глубинная душевная боль.

— Извините, что не могу пригласить вас к себе, — говорил я. — Там не убрано, в смысле там находиться просто нельзя. Этой ночью…

— Я все знаю, — пришла мне на выручку Наталья Семеновна. — Этой ночью обезвредили налетчиков, и вы едва сами остались живы.

— Откуда вам это известно?

— От сестры. Она вам тоже очень сильно признательна и при первой же встрече… — Фирсова замялась, не находя правильных слов, чтобы тактично перевести простую человеческую благодарность на сухой язык товарно-денежных отношений. — Найдет возможность соблюсти все условия заключенного с вами контракта.

— А как об этом так быстро узнала Алевтина Семеновна? — поинтересовался я, хотя ответ лежал на поверхности.

— У Али есть знакомые в милиции, которые…

— Например, Ремизов.

— Я не вникаю в эти дела, — сухо ответила супруга начальника службы безопасности.

Испытывая неловкость, смущение и даже стыд, она отвела взгляд. Я не торопил ее, терпеливо ждал, когда женщина решится на какое-то важное признание, иначе зачем бы она пришла ко мне?

— Я не хотела обращаться к вам, — наконец произнесла Наталья Семеновна. — Но в милицию с таким не пойдешь, и мне ничего другого не оставалось. Частный детектив… Сейчас много про них пишут, снимают кино. Якобы они берегут чужие тайны и не предают их огласке. А вы как раз один из таких. И все же я сомневаюсь, можно ли доверять вам настолько личное.

— Вас не устраивает моя компетентность?

— Я ничего не знаю о вас, — проговорила она. — С первой же встречи вы мне стали неприятны, потому что достигаете своих целей обманом. Зато для других вы прежде всего толковый профессионал. И я пересилила себя. Взяла у Али ваши координаты и позвонила. Никто не ответил. Оставалось ждать. Но я уже не могла найти себе места. Поймала такси и приехала.

Мы медленно и бесцельно брели куда-то вперед. Иногда каблуки женщины проваливались в рыхлый тающий снег. Я поддерживал Наталью Семеновну под локоток, и она не отдергивала его, не бросала на меня возмущенные взгляды, осуждая за подобные вольности. Со стороны смотрелись мы трогательно — любящий внимательный сын и его хворая престарелая мать.

— Все дело в том, что пропал Володя, — собравшись с духом, выложила Фирсова.

— В каком смысле «пропал»? — механически спросил я.

— Ушел из дома и не вернулся. Я всю ночь не могла сомкнуть глаз.

— И как давно это произошло? — Я припоминал, что вчера виделся с Владимиром Михайловичем, и на этой встрече он действительно говорил, что намерен покинуть жену.