Никогда с тобой - Адалин Черно

по ним течет кровь. Ощущение, что там вперемешку с естественной жидкостью еще что-то. Она. Там она. И дикие, совершенно необъяснимые и непонятные ощущения, которыми меня накрывает, лишь когда Романова оказывается рядом. Когда в такой близости – особенно.

Я пытаюсь успокоиться. Пока она что-то там выталкивает, шумно выдыхаю и вжимаюсь лбом в холодную бетонную стену. Ошибку, конечно, совершаю, потому что к ней слишком близко. Так близко, что я реагирую молниеносно. Ее запаха становится больше, от кожи исходит тепло. Меня им обжигает, хотя она замирает. Просто, блядь, затихает, а затем рвет мою башню хриплым выдохом.

Он в этом туннеле подобен раскату грома. Я его слышу и зацикливаюсь. На нем, на ней, на моих губах, которыми касаюсь ее кожи. Теплой, нежной. Она приятно пахнет. Чем-то едва ощутимым, напоминающим корицу и цитрусы. Этот запах сносит мне крышу. И она сносит. Тем, как реагирует, как вцепляется в мои предплечья. Она больше не пытается оттолкнуть, но и руки не убирает. Сжигает ими дотла все, что было между нами пять минут назад. Еще слабо, но все же понимаю, что мы переступили грань. Сломав все, что было “до”, построили непонятное “после”.

Она молчит. И не пытается оттолкнуть. Мы оба словно в тумане. В мороке. Абсолютно необъяснимом, непонятном. Я знаю, что это – всё. Обратки больше нет, потому что не отступлю. Как ни пытается пробиться наружу весь мой мрак, скопившийся за долгие годы внутри, ничего не выходит. Там сейчас другие эмоции, совершенно новые чувства. Я ими захлебываюсь.

— Мы не должны, — с ее губ наконец срывается единственная нормальная и логичная мысль.

Не должны. Согласен. Знаю.

— Мне насрать.

Говорю это в ее плечо. Губами задеваю слегка солоноватую кожу. Чувствую ее вкус на губах, а затем и на языке. Чувствую, и все… в этом и без того темном туннеле все меркнет окончательно. Я исследую ее кожу губами. Пробую языком.

Она разрешает. Выписывает мне карт-бланш своим несдержанным глухим стоном и крупной дрожью тела. Тоже хочет этого? Хочет, чтобы я ее трогал?

Смотрю на происходящее словно со стороны, так, будто это не мой язык сейчас пробует ее кожу, словно не мои губы прикасаются к участку обнаженной кожи. До нее у меня было много девушек. Разных. Доступных и не очень. Конечно, мы целовались, я их ласкал, потому что это всегда входило в так называемый прейскурант. Им это было нужно. У парней с физиологией иначе. Нам не нужна длительная прелюдия, у нас просто встает член, и мы готовы.

С Романовой…

Все иначе.

Я не думаю о сексе. Разумеется, у меня стоит член. Не может не стоять, рядом со мной она. Ее запах, помимо необъяснимых и диких впечатлений, вызывает еще и эрекцию. Член таранит змейку кожаных штанов, но это не главное. Не главное, мать вашу! Когда вставший член был не основой моих интересов? Когда я хотел целовать девушку не для того, чтобы ее следом трахнуть? Никогда. Это всегда шло в комплекте и в определенной последовательности. Секс – поцелуи – ласки. И никак иначе.

С Романовой система дает сбой, потому что мне хочется ее целовать.

Впервые, осознавая, что дальше ничего не будет, я не останавливаюсь. Исследую поцелуями ее шею, цепляю языком мочку уха, добираюсь до щеки и застываю на уголках губ. Соня не протестует. Она просто, блин, не протестует. Не пытается меня оттолкнуть, ничего не говорит. Ждет? Хочет? Я теряюсь, не осознавая, что делать. То ли продолжать дальше, то ли, нахрен, собрать волю в кулак и выйти из этого туннеля, оставив случившееся здесь. В темноте, в сырости, в прошлом.

Да нихера!

Прижимаюсь губами к ее губам. Они у нее мягкие, теплые и большие. Гораздо больше, чем кажется, когда на них смотришь. Или же это темнота смазывает восприятие. Она, кажется, нахрен все смазывает. Мозг в том числе.

Ее гортанный хриплый выдох раздается в тишине тоннеля подобно оглушающей трели будильника. Вместе с этим Соня распахивает рот, и я проникаю глубже. Ощущаю ее горячий язык, которого касаюсь своим. Романова отвечает. Совершенно неожиданно двигает губами. Поначалу мне кажется, что это неосознанный спазм или… попытка что-то сказать, но нет. Она отвечает на поцелуй. Подстраивается под мой с трудом контролируемый напор. Я, блядь, стараюсь не переусердствовать. Не оставить на ее губах следы, потому что дикое чувство, которое полностью заполняет меня, к этому подталкивает.

Ощущение нереальности происходящего рассеивается тогда, когда я слышу громкий крик Кима. Он зовет Соню. Ту Соню, во рту которой прямо в эту секунду орудует мой язык. Нас отшвыривает друг от друга, словно между нами образовалось напряжение и шандарахнуло со всей силы. На все, мать его, двести двадцать.

У обоих – тяжелое хриплое дыхание, только голос становится ближе, ведь Ким прекрасно знает об этом туннеле.

— Иди, — командую. — Тебя зовут.

Она мешкает. Что-то начинает говорить, но затихает. И продолжает стоять.

— Выходи или выйдем вместе, и он поймет, чем мы тут занимались. Все поймут, инфузория.

Она идет к выходу и снаружи натыкается на Кима. Я вижу его. Он меня – нет, потому что я стою в кромешной тьме, а я его – да. Их вижу. То, как он ее обнимает за плечи и спрашивает, все ли в порядке, и как рассеянно она отвечает, обнимая его, блядь, в ответ.

— Ты одна?

Взгляд Кима устремляется в глубину туннеля. Я знаю, что он не может меня видеть, но смотрит так, словно знает, что я здесь стою.

— Да… да, я одна. Очень испугалась. Пойдем отсюда, пожалуйста.

Глава 32

Тан

— Ты был там, — сообщает Ким, пока мы разогреваемся на дорожках.

— Где?

— В туннеле.

Хорошо, что организм работает по инерции, стоит забраться на тренажеры, иначе я бы свалился нахер на пол. Пульс начинает частить, и часы ожидаемо вибрируют. Ким замечает и хмурится, а затем спрашивает:

— Что вы там делали? — идет следующий вопрос.

Я, по правде, охуеваю от таких вопросов. Ким не то чтобы скромный, но раньше таких тем у нас не было. Хотя раньше я бабе, которая ему нравится, язык в рот не засовывал.

— Меня там не было, — отрезаю сухо.

— А с часами что? Пил вчера?

— Сломались.

Резко срываю их с запястья. Достаточно для меня измерений. Швыряю часы в лунку