Зона бабочки - Алексей Корепанов

Тщательно пройдясь щеткой по джинсам и отмыв кроссовки, Дмитрий взял пакет и отправился в магазин. И еще чаю надо было купить, зеленого, «Хайсон».

Солнце светило исправно, но утренний воздух был уже по-осеннему свеж — август готовился сдать пост сентябрю. Во дворе стояла тишина, как где-нибудь в деревне, — основные массы укатили на работу, оставшиеся пенсионеры не шумели, а ребятня еще, наверное, спала, набираясь сил перед грядущим учебным годом. Борясь с желанием закурить (правда, сигареты остались дома), Зимин пересек двор и повернул направо, к магазину.

Неподалеку от стеклянных дверей супермаркета валялись в тени дворняги. Глядя на них, можно было подумать, что они всю ночь бдительно охраняли квартал от набегов врагов и теперь заслуженно отсыпались.

Три года назад Зимин предпринял последнюю пока попытку поддержать более-менее приличную форму. В качестве компенсации за многочасовое сидение перед компьютером он выбрал утренние пробежки. Хватило его ненадолго — стоило только полить первым осенним дождям, как он эти пробежки прекратил. Но за летние месяцы его изрядно достал тощий черный пес, который и сейчас уже косился на него. Другие собаки к пробегавшему трусцой мимо них Зимину относились индифферентно, а этот же, заливаясь лаем, пристраивался в кильватер и так и норовил ухватить за икры. Досаждал он Зимину страшно, и как Дмитрий ни отбрыкивался и ни махал руками, черный не отставал, сопровождая бегуна до угла. Давно прошли те времена, но до сих пор, завидев идущего в магазин Зимина, пес вскакивал и старательно облаивал его, однако нападать явно не собирался. Такой у него был бзик. Зимин с этим уже смирился, хотя такое поведение затрапезного кабысдоха его озадачивало и даже огорчало. Он считал себя вполне приличным человеком — а разве собаки лают на приличных людей? Видимо, что-то в Зимине псине очень не нравилось.

Но сегодня черный повел себя очень нестандартно. Вскочив при виде Зимина, он не бросился навстречу с угрожающим лаем, а, наоборот, молча попятился, забившись под куст так, что только глаза оттуда поблескивали. Словно не человека он увидел перед собой, а какого-то монстра, питающегося исключительно черными дворнягами. Дмитрий удивился этому обстоятельству и подумал, что на четвероногого что-то накатило. Или пришла к нему наконец собачья мудрость. Правда, даже если и мудрость — зачем под куст-то забиваться? Или перепало ему от кого-то ногой по ребрам?

«Да пес с ним, с псом», — подумал Дмитрий и вошел в магазин.

В торговом зале он проследовал по давно освоенному маршруту: от полки с бубликами к полке с ряженкой. И, прихватив по пути пачку чая, направился на выход, к кассам.

Как всегда по утрам, из шести касс работала только одна, и сидящая там тетка была так же знакома Зимину, как и черный пес. И отличалась такой же вредностью: вечно требовала мелочь, именно требовала, а не просила, и отказ покупателя удовлетворить ее в этом смысле воспринимала чуть ли не как личное оскорбление. И раздраженно кидала сдачу, поджимая тонкие злые губы. Зимин, как правило, безропотно подчинялся ее приказам, а если не случалось у него мелочи, сообщал об этом так, словно был перед ней страшно виноват.

Сегодня металлических кругляшков у него имелось предостаточно. Но когда кассирша открыла рот, собираясь извергнуть свое традиционное: «Мелочь давайте!» — Зимин неожиданно для себя ее опередил.

— Мелочи не дам, не обязан, — негромко, но твердо сказал он.

Кассирша на миг оторопела, и слова застряли у нее в глотке. Взглянув на Дмитрия, как на зверя лесного, чудо морское, она безропотно приняла купюры и безропотно отсчитала сдачу.

Зимин направился к выходу, чувствуя спиной ее взгляд, который — он знал это! — был сродни взгляду забившегося под куст черного пса, и удивлялся самому себе. Ну, ладно, пес. Собачья душа — потемки. Но ему-то, нескандальному Зимину, что за шлея под хвост попала?

Выйдя из супермаркета, он вновь обратил внимание на пса. Тот стоял неподалеку и, завидев его, поджал хвост и опрометью бросился от магазина. Остальные собаки встревоженно подняли головы и недружелюбно уставились на Зимина.

«Тьфу!» — мысленно сказал Зимин и пошел прочь.

Плевать ему было на собак. Дома его ждал не переведенный вчера до конца рассказ.

Один человек, школьный учитель, живущий в провинциальном городке, во время летних каникул пошел гулять в парк — и встретил своего двойника. Точнее, самого себя, сумевшего наведаться в парк из другой реальности для встречи с самим же собой. Только этот второй был там, у себя, не школьным учителем, а чиновником в каком-то департаменте.

Суть рассказа была вот в чем. Каждому человеку не раз приходится делать выбор. А где выбор — там и поворотный пункт. Вот шагает человек по дороге жизни, шагает — и вдруг: стоп! Развилка, и на развилке, как водится, камень. Поступок. Событие. Сделаешь так — направишься по правой дороге. Сделаешь этак — по левой.

«Дай-ка, не буду сегодня бриться», — говорит себе человек и выходит из дому на десять минут раньше.

И встречает женщину своей мечты, и женится на ней, и живут они долго и счастливо.

«Бриться или нет? — размышляет человек. — Пожалуй, надо побриться».

И выходит из дому на десять минут позже. Ему на голову падает кирпич, он в реанимации, а потом, заработав инвалидность, лишается хорошей работы и спивается. И не встречает женщину своей мечты.

Примерно так. В реальности осуществляется только один вариант, все возможные остальные пропадают втуне.

В рассказе же предполагалось, что человек не сворачивает у этого придорожного камня, а раздваивается — и теперь шагают по разным дорогам два разных человека. До следующих своих развилок, где все вновь повторяется — и вот уже не два, а четыре — восемь — шестнадцать — тридцать два. И все существуют в разных вероятных мирах, все продолжают идти своими дорогами, оставаясь, по изначальной сути, одним и тем же человеком и, вместе с тем, — разными людьми. Один поступок порождает как минимум два мира, а может породить и три, и пять — поступать-то можно и так, и этак, и еще как-нибудь. Следующий — еще два или три, или пять — и несется сквозь время неслышная лавина дробящихся и множащихся миров, а ведь это миры только одного человека. А если двух? Тысячи? Шести миллиардов? Вселенная пронизана такими мирами, они — суть ее, основа, надежда и отчаяние…

И этот, другой, из парка, чиновник какого-то департамента, сумел проникнуть в ветвящиеся миры, и повстречаться с собой — иным. И оказалось, что в одном мире он стал школьным учителем; в другом — политиком; в третьем — профессором университета; в четвертом — уехал в Австралию; в пятом — попал под машину и умер. И так далее.

Зимин пока не знал, чем кончится рассказ, — но к вечеру должен был узнать.

Кажется, только что он видел кусты в красноватых марсианских сумерках — и вот уже никаких кустов не было, и красноватых сумерек тоже не было.

Был полумрак, но без багровых тонов, был какой-то круглый зал с глухими стенами, и Гридин, сделав по инерции теперь уже только один шаг, а не два, как в первый раз, остановился, будто налетел на столб. И уставился на то, что возникло перед ним.