Проблема для некроманта - Наталья Шнейдер

бедрами, но его тело крепко прижимало меня к столешнице, и движения не вышло.

– Не торопись. – Он поймал мою руку, прошелся поцелуями от запястья к сгибу локтя. – Раз уж так вышло, что у нас настоящая первая брачная ночь – не торопись.

– На самом деле я вовсе… не… – каждое касание его губ, вроде бы целомудренное, заставляло меня вздрагивать, – …невинная дева.

– Неважно. Тебе было больно…

– Не так уж и… – Я хотела притянуть к себе его голову, поцеловать, заставить его, наконец, двинуться – как он сам-то держится, если я уже не способна думать ни о чем, кроме этой ноющей тяжести внутри – но Винсент обхватил оба моих запястья рукой, прижал их к столу за моей головой.

– …а должно быть хорошо, – закончил он.

– Мне… будто сам не…

Он улыбнулся, склонился к моей груди, то целуя ее, то прикусывая, то дразня языком, и через несколько мгновений я уже не могла ни думать, ни говорить – только беспомощно извиваться под ним, бессвязно лепеча. Наконец, он начал двигаться – сперва медленно, мучительно медленно, постепенно ускоряя ритм, и когда я напрочь перестала понимать, на каком я свете, мой дар снова слился с его – за миг до того, как меня выгнуло под ним, когда наслаждение достигло пика. Еще несколько толчков – быстрых и неровных – и Винсент торопливо отстранился, дернулся, и плечи его опустились, когда он тяжело оперся о столешницу.

– Иди сюда, – выдохнула я. Протянула руки, но вместо того, чтобы навалиться на стол, расслабившись, Винсент подтянул меня так, чтобы я села. Впрочем, «села» – это сильно сказано, я повисла на нем, обхватив руками плечи, а ногами – талию, безуспешно пытаясь отдышаться. Если бы можно было завернуться в него, как во вторую кожу, слиться насовсем…

– Пойдем, – шепнул он.

Я застонала – шевелиться не хотелось, хотелось так и сидеть, обнимая его. Муж тихонько рассмеялся, укутал меня в свою рубашку и подхватил на руки.

– Я сама… – не слишком убедительно запротестовала я.

Он не ответил, только крепче прижал к себе. Донес до моей спальни, бережно опустил на постель. Я ухватила его за руку – думать о том, что сейчас он просто уйдет к себе, было невыносимо. Да что же это такое, я же взрослая самодостаточная женщина, и…

– Останься, пожалуйста, – прошептала я, прижимаясь щекой к его ладони.

– Конечно, – просто ответил он и вытянулся рядом. Я ткнулась лицом ему в грудь; обнимая, закинула ногу на бедро. Счастливо вздохнула, когда его руки огладили спину.

– Еще немного, и заурчу, как кошка.

Он тут же пощекотал меня за ухом, и я рассмеялась.

– Спи, – шепнул Винсент, снова гладя меня по спине. – Я здесь.

Он коснулся губами моих волос:

– Спасибо.

– За что? – не поняла я.

– Неважно. Спи.

Когда я проснулась, комнату заливало солнце. Винсент спал рядом, и на какое-то время я забыла обо всем, любуясь им. Расслабились жесткие складки у рта, лицо стало моложе и словно бы беззащитней. Волосы золотились на солнце, и я едва удержалась, чтобы не запустить в них пальцы. Прижаться, разбудить поцелуем, а потом…

Я тряхнула головой, отгоняя неуместные видения. Нашла тоже спящего красавца.

Тихонько выбралась из постели. За окном ветер качнул ветку, солнечный луч скользнул по лицу мужа, тот поморщился. Я торопливо задернула шторы: пусть отдыхает.

Как ни странно, моя сорочка обнаружилась рядом с уже высохшим платьем, чистая и разглаженная. Я с благодарностью глянула на Винсента: слуг в доме нет, значит, кроме него, некому было этим заняться. Да, наверняка не сам бегал, перетащил через пространство, так же, как вытаскивал из ниоткуда перстень и стулья, и стирал наверняка не руками. Но все же – вспомнил и позаботился.

Значит, моя очередь о нем позаботиться. Стараясь как можно меньше шуметь, я привела себя в порядок и направилась на кухню.

Едва я открыла дверь кухни, меня обдало жаром. В щель у дверцы плиты было видно, как пылает огонь. За столом у окна возилась с тестом тощая женщина. Косынка полностью закрывала ее голову, но судя по тому, как женщина двигалась, она была уже немолода. Наверное, та поденщица, про которую вчера говорил Винсент.

Сквозняк от открытой двери шевельнул муку, женщина оглянулась. Морщинистое лицо расплылось в улыбке.

– Ну наконец-то!

– Прошу прощения?

– Наконец-то господин профессор меня послушался и прислугу нанял. Где это видано – такой важный человек, и ни одной служанки в доме!

Так, похоже, белобрысый… при воспоминании о нем кольнула жалость: доброго слова не стоил, но такой страшной смерти не заслужил. Похоже, он тогда не просто пытался уязвить меня посильнее, а в самом деле решил, что я служанка. Значит, здесь встречают по одежке, и мое платье – на мой вкус вполне приемлемое – подобает носить лишь прислуге. Не то чтобы меня сильно беспокоил собственный статус в глазах остальных, и все же… Может, не так уж неправ был Винсент, собираясь сразу после храма тащить меня к портнихе. Только что я там буду делать, я же не знаю ни местных порядков, ни местной моды! Я и дома-то не умела красиво одеваться: когда на работе не вылезаешь из спецодежды, а по вечерам не ведешь активную светскую жизнь, и наряжаться-то особо некуда.

Ладно, портниха подождет. Что мне делать сейчас? Настаивать на том, что я – хозяйка дома? Так это еще вилами на воде писано. Винсент, конечно, сказал вчера, что я могу распоряжаться хозяйством, как сочту нужным, но подробности обещал сегодня, да и денег на расходы не выдал. Хороша хозяйка, которой даже продукты не на что купить!

Согласиться, что я прислуга? А почему, собственно, нет? Ничего зазорного в домашней работе я не вижу, чай не барыня. Повозимся вместе на кухне, поболтаем, с равной женщина будет явно откровенней, чем с госпожой. Может, хоть немного разузнаю, что мужу нравится, чего он не любит. Заодно и посмотрю, что здесь едят, а то поди сообрази, что готовить – не борщом же Винсента пытаться накормить, наверняка не поймет.

– Чего застыла, заходи! – продолжала между тем женщина. – Что-то ты и фартука не надела, и волосы не прибрала.

– У меня нет…

– Лучше бы на последние деньги не яркое платье пошила, а фартук и косынку! Как тебя, такую, к еде-то подпускать, не ровен час волосьев насыплешь! А на кого потом господин профессор озлится?

– А он злой? – Я сделала простодушное лицо.

– Суровый. Врать не буду – руки не поднимает и не кричит, как некоторые. Да только