Невеста жабы - Серж Брюссоло

Монстр, питающийся пламенем, дымом и грохотом — виданное ли это дело?

— Все это очень плохо кончится, — пророчествовал делегат от шестого этажа. — Катастрофа назревает.

* * *

Под самыми корнями башни, внутри гранитной полости укрепленного подвала девочка с пустым взглядом начинала осознавать, какой страх она вызывает. Хотя она не могла ничего знать об отчаянии жильцов, она читала по лицам банкиров, как по страницам открытой книги. Всякий раз, когда они выходили из лифта, чтобы принести очередной ящик с драгоценностями, девочка отмечала невероятную бледность их лиц. На лбах и скулах поблескивали капельки пота. Частое сбивчивое дыхание говорило о том, что легкие их стиснуты страхом.

Некоторые с трудом сглатывали, привычный галстук вдруг начинал душить их, как кожаный шнурок палача. Их шаг становился неуверенным, и белая пыль подвала ложилась на дорогие, начищенные до блеска ботинки.

Девочка намеренно продлевала пытку, заставляя их ждать. Она притворялась слабоумной, замедленно двигалась, нарочито усиливая бессмысленное коровье выражение своего взгляда. Сидя в пасти горгульи, она возвышалась над остальными, будто королева на троне. Запуская руку в складки кожи монстра, она незаметно тянула за только ей известные нервы. Монстр, будто послушная марионетка, опускал голову и вытягивал язык до самой земли. Девочка спокойно позволяла этому движущемуся мясистому трапу опустить себя на пол, а затем ждала, сидя в позе лотоса в белой пыли и окутав себя собственными серебристыми волосами.

В этот момент она замечала, как вспыхивают искры страха в зрачках банкиров. Девочка сознавала, что сейчас она прекрасна, как некая языческая богиня, варварский идол. Она чувствовала свою власть.

— Боже! До чего же бледен этот ребенок, — пытался шутить один из директоров банка с фальшивым от страха смешком. — Ей не помешало бы немного побыть на солнце.

Другие тоже притворно посмеивались, пытаясь скрыть ужас, но испарина по-прежнему поблескивала на их лицах.

— Передайте ей контейнеры с бриллиантами, — приказывал начальник Службы охраны, — и покончим с этим!

Они подходили, опасливо морщась и больше всего боясь, что их обрызгает каплями едкой слюны. Положив контейнер на колени девочке, они торопливо пятились назад. В эту минуту девочке каждый раз приходилось подавлять бурное желание повиснуть у кого-нибудь из них на шее с криком:

— Папочка! Поцелуй меня!

Она бы с удовольствием послушала, как они вопят от страха, и посмотрела бы, как они станут отбиваться, избегая прикосновения к ее влажной от едкой слюны коже. А она бы цеплялась за них с притворной наивностью, изображая ребенка: «Ах, папочка, возьми меня на ручки, покатай меня на плечах».

Они бы кричали от боли, когда их кожу обжигала кислота.

О! Да… Как это было бы забавно!

Получив в руки контейнер, она приказывала монстру втянуть язык и спиной вперед возносилась обратно в слюнявую, окаймленную зубами пещеру, в то время как банкиры гурьбой спешили к лифтам.

Пока челюсти горгульи медленно смыкались, она успевала увидеть, как представители руководящей верхушки банка яростно толкались, чтобы первыми влететь в кабину лифта, и всякий раз это зрелище наполняло ее ни с чем не сравнимым блаженством.

Потом начиналась рутина. Девочка вырывала у себя несколько прядей волос и принималась вязать защитный чехол с помощью пары особых, устойчивых к коррозии спиц — спиц из костей жабы!

Они мелькали в ее руках с невероятной скоростью. Окончив вязание, она заворачивала в эту защитную оболочку ящик с сокровищами и опускала его в желудок монстра.

Этот момент девочка не любила: почувствовав поступление инородного тела, желудок горгульи начинал в изобилии выделять пищеварительный сок, целиком наполняясь чрезвычайно едкой пеной, которая медленно обволакивала контейнер, пузырясь с яростным шипением.

Нередко девочка с пустым взглядом задумывалась — а что будет, если однажды она откажется обернуть врученную ей драгоценную посылку и просто бросит ее в глотку монстра, как отбросы в жерло мусоропровода. Разумеется, пищеварительный сок растворит посылку, не пощадив ни бриллиантов, ни золотых слитков, и это, наверно, весьма огорчит банкиров, которые явно придавали этим глупым металлическим сундучкам преувеличенно большое значение.

Подобные предположения погружали ее в пучину мечтаний, одно другого приятнее. И все же девочка понимала, что эти мечты тщетны. Внедренные в ее мозг программы категорически запрещали ей причинять людям хоть какой-то вред. Она могла сколько угодно воображать, что делает им больно… но перейти к действиям для нее было совершенно невозможно.

Все было специально предусмотрено, чтобы смирить ее гнев. Если бы она попыталась уничтожить сокровище или приказала горгулье сожрать банкиров, в ту же самую секунду особый блокирующий механизм в ее мозгу вызвал бы короткое замыкание, пресекая любые дальнейшие действия и погружая ее в глубокую кому. Она была обречена грезить о мести, но и только.

Она стала пленницей не только жабы, но и собственного бессилия. Слабые проблески сознания, которые время от времени брезжили внутри ее черепа, неизменно наталкивались на строжайшие ограничения программы. В ней как будто жили одновременно два существа: мятежница и покорная рабыня Б.О.В.

Ее создали не для того, чтобы она питала чувства или лелеяла злобу. Она была задумана всего лишь как инструмент.

По крайней мере, так считали ее создатели.

Но что-то случилось. Способность к эмоциональным переживаниям подспудно развивалась в ней, как некая таинственная болезнь. Она научилась чувствовать, хотя по замыслу должна была только вычислять.

Ее эмоции были рождены ненавистью, и именно ненависть должна была поддерживать их — до тех пор, пока девочка сможет подпитывать ее.

Она смутно понимала, что ее способность думать целиком зависит от этого черного пламени, пылавшего где-то внутри нее. Дать этому пожару угаснуть означало вернуться к прежнему бессмысленному существованию живой органической слизи. А она этого не хотела.

Чтобы наполнить свою жизнь смыслом, она должна была непременно продолжать ненавидеть всякого, кто к ней приблизится…

Девочка раз за разом прокручивала в голове эти мысли, лежа в желудочном кармане горгульи, подсунув руки под голову и положив ноги на ящик с драгоценностями. Мягко покачиваясь на волнах полудремы и собственных фантазий, она изо всех сил раздувала угли своего гнева, воображая все новые невыполнимые планы мести.

Зигрид методично напрягала и расслабляла каждую мышцу, чтобы они не затекли. Каждые три часа она делала небольшую разминку — стискивала кулаки, приподнималась на цыпочки, одним словом, максимально использовала узкое пространство скафандра, который, в свою очередь, был плотно упакован в бомбу. Больше всего она боялась, что у нее начнутся судороги от неподвижности или она проснется парализованной.