Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

похожих на верблюжьи горбы вершин исходили сизые дрожащие тени, будто в горбах этих что-то горело, дымилось, исходило чадом и жаром.

У срезов нескольких макушек образовались темные пороховые взболтки, похожие на грозовые облака, словно бы кто-то, вняв мольбе гор, решил погасить испепеляющий жар и там скоро прольется дождь, но все, кто имел дело с этой страной, знали, что в ней с пятнадцатого марта по пятнадцатое ноября дождей не бывает вообще, пересыхают не только реки, но и колодцы, и каждая капля воды становится очень дорогой – дороже молока.

Солнце, вскарабкавшись на привычную для себя верхотуру и повиснув вертикально, прямо над головой, сделалось маленьким, злым, будто муравьиный укус, очень ярким – свет резал глаза, делал предметы прозрачными, растворяющимися, с неясными очертаниями, глаза у Токарева поплыли, в них от напряжения появились слезы, он стер влагу кулаком, потом сунул руку в пиджак, в карман – вдруг в этой казенной одежде окажется чистый носовой платок?

Карман был мелкий, только для семечек, платка не было и это вызвало у Токарева раздражение, он ощутил, как под правым глазом у него шевельнулась, а потом резво задергалась заполошная жилка, он вновь потер глаза кулаком, попросил Семеркина:

– Пошарь в бардачке, может, там влажные салфетки завалялись?

Салфетки не завалялись. Токарев отплюнулся по-верблюжьи:

– Тьфу! А может, темные очки найдутся?

Очков также не было.

Машина шла точно на юг, солнце било в лобовое стекло, переломленные лучи были колючи, словно иголки, резали глаза. Токарев, часто моргая разъеденными потом веками, посматривал в навесные зеркала, прикрепленные и слева и справа к корпусу машины, а также в широкое, во весь обхват трассы, уносящейся назад, зеркало, висящее над головой, в кабине.

Семеркин тоже поглядывал назад. Погони не было видно. Погоня задерживалась. Вот незадача!

– В Москву вернемся – обязательно обмоем майорские звездочки… Обмоем?

– М-да, когда вернемся.

– А что! «В жизни раз бывает восемнадцать лет…» Так, кажется, поется в песне? Майорское звание тоже присваивают раз в жизни.

– Я знаю людей, которым это звание присваивали по три раза…

– Ну, это неудачники.

– Во всяком случае, не те, кто, живя на востоке, ссыпают манну небесную в кулек, а потом в сливном бачке перевозят ее на запад и используют, чтобы позолотить себе плечики…

– Что-то мудрено ты выразился. Но я понял, о чем речь. Для этих ребят майорского звания вообще не существует, они перескакивают через него, как козлы через изгородь, у них биография начинается с чина полковника.

– А толку-то! Как были козлами, так козлами и остались. И не больше.

Пригнувшись под срез бокового стекла, Токарев глянул вверх, на крохотную злую точку солнца.

– Шпарит, как гигантская электросварка. И когда же оно, яйцо бычье, успокоится?

Семеркин посмотрел на циферблат часов.

– Заход солнца – в двадцать один сорок. Осталось немного – одиннадцать часов тридцать семь минут.

Никем не преследуемые, они продолжали двигаться на юг.

– Как там наши мужики, что с ними, все ли в порядке? – Токарев обращался к самому себе, ответа от Семеркина он не требовал. Помял себе пальцами грудь, пожаловался: – Щемит что-то.

Семеркин так же, как и Токарев пригнулся, глянул вверх, под срез лобового стекла:

– Действительно шпарит, как электросварка. Металл резать можно.

Проценко действовал умело – в чем, в чем, а в находчивости, в хладнокровии, в геройстве и умении быть артистом ему не откажешь. Он стал разворачивать грузовичок и перегородил весь проулок, даже свободной щелки не оставил, завскидывал вверх руки, завопил по-тарабарски, по-людоедски, стараясь, чтобы голос его звучал громче, выпятил глаза так, что белки начали сверкать на солнце, будто прожектора; водитель машины преследования выскочил из кабины, одним прыжком одолел расстояние, отделяющее его от Проценко, ткнул ополоумевшего дехканина кулаком в живот.

Тот взвыл, замахал руками на водителя, залопотал полубессвязно:

– Алла акбар! Иншалла! Алла акбар! Иншалла!

Водитель с силой оттолкнул его, от такого тычка человек должен был отлететь метров на пять, не меньше, но Проценко не только не отлетел, он даже с места не сдвинулся, только замахал руками еще пуще, да завопил громко, частя словами, заикаясь и смешно шлепая губами:

– Алла акбар, иншалла, алла акбар, иншалла…

Люди, собравшиеся на это представление, смеялись, они мигом сообразили, что за господа сидят в машине преследования – на этих людях словно бы печать поставлена, не снять ее, – а Проценко они принимали за своего, не слишком удачливого и не слишком умного собрата-крестьянина, сочувствовали ему и одновременно смеялись, хотя и понимали, что смех этот может печально кончиться: грозные люди с беспощадными физиономиями способны схватиться за оружие.

Водитель машины сопровождения – дюжий, с огромной раздвоенной челюстью – его словно бы решили топором долбануть по зубам, но промахнулись, и лезвие всадилось в живое тело ниже, в твердую костяшку подбородка, располовинило ее, – отшвырнул Проценко от грузовичка, и тот охотно отскочил в сторону. Дело, порученное ему, он сделал, преследование задержал, сейчас самое лучшее – вообще исчезнуть с глаз, провалиться сквозь землю, но Проценко медлил, надо было выждать еще пару минут. Водитель машины преследования уселся за руль помидорного грузовичка, этой недобитой перекошенной каракатицы и, круто вывернув руль, дал газ.

Каракатица с завидной прытью скакнула вперед – руль был вывернут все-таки недостаточно круто, грузовичок углом бампера врезался в глиняную стену – только крошка посыпалась, да вверх редким, пахнущим навозом снопом взлетела пыль.

Из кузовка вновь вымахнули, будто намыленные, два ящика со спелыми плодами, шлепнулись на землю. Помидоры яркими мячиками брызнули в разные стороны.

– Вот скотская машина! – проорал человек с раздвоенной челюстью. – Навоз! Дерьмо ослиное! Пустая консервная банка! – в голосе его что-то треснуло, появились визгливые нотки. – Гнилая тыква, козлиная задница, дырявый горшок! Тьфу!

Вторая машина преследования надежно подперла первую, сзади подоспела еще пара кособоких проржавелых автомобилей, принадлежавших дехканам, которые привезли в город свой товар – куриные яйца и небольшие, но очень сладкие, лопающиеся от сахара дыньки, за ветровыми стеклами виднелись выжаренные до черноты морщинистые лица. Люди наблюдали за происходящим, ожидали, чем же все это закончится?

Человек с раздвоенной челюстью дал задний ход и снова слишком резко надавил на педаль газа – грузовичок врезался кузовом в противоположную стену.

Из раздавленных помидоров потек сок, похожий на кровь. Крови этой становилось все больше и больше. Грузовичок надежно застрял в тесном проулке – ни туда, ни сюда, хоть трактором его выдергивай.

Из второй машины преследования вылез человек в форме полицейского офицера – судя по звездам, полковника, тяжелое лицо его было спокойно, в глазах – ничего, кроме свинцового равнодушия, – ни раздражения, ни злости. Только металл. Он подошел к человеку с раздвоенной челюстью, дергающемуся за рулем помидорного грузовичка, и произнес властно и тихо:

– Я не верю, что этот дырявый ботинок оказался здесь случайно. Это – подставка. Кто приехал на