Можно тебя навсегда - Наталия Романова
Шрифт:
Интервал:
– Это да… – задумчиво протянула будущий ипполог. – Говорят, он другим был до смерти жены.
– Не знаю, – зашипела Татьяна.
Богдан усмехнулся, нарочито кашлянул, а через три минуты, выйдя на крыльцо конторы, не увидел никого. Сплетниц как корова языком слизнула. Дожил, кем-то пугают детей, а им – женщин. К лучшему.
У него не было никого с того момента, как он закрыл дверь квартиры в московской пятиэтажке. Ни для тела, ни для ума, ни для души тем более. Организм давал понять, что воздержание не его стихия, напоминал тяжелеющим пахом, нечаянными мыслями, а то и фантазиями, как в пубертате – Богдан игнорировал происходящее. В крайнем случае, передёргивал ночью, тут же проваливаясь в сон, как в чёрную, непроглядную лаву.
Егора и дома не оказалось. Мелькнула мысль позвонить, плюнул. С обязанностями тот справлялся, а где и почему его носит – не печаль Богдана. Прошёлся по достаточно просторной кухне, заглянул в кастрюли в холодильнике. Отлично, что хоть один из них не игнорирует женский пол. В доме всегда есть еда, поддерживается порядок, а на полке в ванной комнате чудесным образом не заканчиваются мыло и зубная паста. С нехитрыми делами он в состоянии справиться сам, но если обязанности хозяйки взяла на себя подруга брата – честь ей и хвала.
В своей комнате встретил обыденный беспорядок, на мгновение задумался, не убраться ли, плюнул. Привычным движением бросил рубашку на стул, скомканные джинсы – в угол, переоделся в шорты и растянутую футболку. Позже приберётся. В следующей жизни. Вышел в огород, протянул шланг к ровным грядкам – если не зальёт, значит, будет урожай. Хоть сорняков.
Время тянулось медленно, как слабый напор воды в шланге. Богдан смотрел на еле текущую воду и думал о том, что так же уходит в землю его жизнь, оставляя после себя живучий сорняк…
Дело у него было, интересное, то, что помогло не загнуться тогда и жить сейчас. Родственники были. Деньги. И даже женщины… До последнего времени бывали и женщины, а жизнь тянулась бестолковой струйкой – ни уму, ни сердцу. Лишь сорняк.
Когда засыпал, услышал приглушённый смех на кухне. Явился братец со своей мадам. Богдан посмотрел на часы – второй час ночи. Вот и день прошёл, глядишь, и жизнь закончится.
Богдана разбудил звук телефона, он не сразу сообразил, что происходит. Машинально посмотрел в окно, за распахнутыми фрамугами и едва колышущимися шторами брезжил рассвет. Выхватил взглядом имя на экране, решил, что померещилось.
Ёлка Ермолаева. Напилась до стадии, когда начинают звонить бывшим? Ни в алкоголизме, ни в звонках Ермолаева замечена не была. Единственная причина, по которой мог раздаться звонок, больно царапнула сердце, вызвав горечь и комок в горле. Отторжение.
Богдан всё же снял трубку:
– Ёлка, если ничего серьёзного, сразу иди нахрен.
– И тебе не хворать, Усманов.
– Ты на время смотрела?
– Вечер.
– У меня четыре утра, у тебя тоже не время ужина.
– Разнылся, как мадмуазель с ПМС.
– Ермолаева, что тебе нужно?
– Ладно! Ты когда последний раз с Женькой разговаривал?
– Вот сюда не лезь, – Богдан поднялся на кровати, протёр ладонью лицо, отгоняя морок.
Женя. Женька, невольно съездившая ему в солнечное сплетение с такой силой, что он сумел отдышаться лишь в самолёте по пути в Хакасию. И пусть потом они поговорили, и пусть он понял всё без слов, и пусть тот «подарок» горит огнём, вместе с её состраданием, думать о Жене было невыносимо. С каждым днём больнее, по нарастающей, как в динамо-машине.
– Боишься правды?
– Нет никакой правды.
– Расскажешь это лошади, у неё голова большая – поверит.
– Мать твою, Ёлка! Что случилось?
– Когда ты последний раз разговаривал с Женей? – повторила Ёлка.
– Недели три назад, – выдавил из себя Богдан. – Месяц… – он посмотрел на настенный календарь.
– Что, прошла любовь?
– Какая любовь?! Я просто снимал у бабы комнату. Всё!
– Просто снимал… А зачем ты снимал?
– Удобно было! – огрызнулся Усманов.
– Конечно, жить с беременной, капризной тёткой, таскать продукты, покупать подарки, отваливать нешуточные суммы, встречать из роддома – это же офигеть, какое удобство!
– Пожалел я её! Пожалел! Ясно тебе?
– Усманов, у тебя там зеркало рядом есть?
– Ермолаева, ты напилась или у тебя жёсткий недотрах? Ни в том, ни в этом случае я тебе не помощник. Оставь меня в покое.
– Подойди к зеркалу и попробуй поверить, что эгоистичная, самовлюблённая харя в нём – добрый самаритянин, на досуге помогающий детям, кошкам и беременным бабам! – голос Ермолаевой источал ехидство, перетекающее в желчь. Казалось, окажись она рядом – начала бы тыкать Усманова лицом в навозную кучу в конце огорода.
– Что с Женей? – не дал продолжить тираду Богдан.
– Позвони и узнаешь.
– Слушай, давай без загадок, нам не пятнадцать лет, – устало проговорил Богдан.
Запустил ноутбук одной рукой, тем временем шарил по комнате взглядом в поисках паспорта. Если память не изменяет, первый рейс в девять утра по местному времени, должен успеть оформить билет, регистрацию и оказаться в Абакане.
– С возвращением на Землю, мой капитан, – процедила Ёлка. – Ничего нерешаемого, просто позвони, потом думай.
– Всё?
– Всё.
– Доброй ночи.
– И тебе, – усмехнулись на том конце страны.
В тот злополучный раз он набрался смелости позвонить лишь после посадки. Понимал, как всё выглядит в глазах Жени, корил себя за малодушие, но упрямо игнорировал бесконечные звонки от абонента «Крош», а потом гнетущую, пугающую тишину от неё же.
– Я всё понимаю, – сказал он тогда. – Ты ни в чём не виновата.
И с этой мыслью жил. Она не виновата в его бесконечной боли.
Не виновата в том, что перекрыла кислород, едва он задышал снова.
Не виновата, что воспоминания об Аришке навсегда выжжены калёным железом в его сердце.
Не виновата, что он ничего не может дать Крош, кроме сраной, невыносимой, адовой боли.
Не виновата, что он полюбил, не умея любить, не имея права на эту любовь.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!