Возвращение в юность - Ферн Майклз

— Бабник, я вообще не ношу бюстгальтер, — выпалила она.

— Как хорошо, Бетт, очень хорошо…

— Ну?

— Что «ну»?

— Так мы договорились о свидании… или нет?

— Да. Конечно. Почему бы и нет?

— Мы… мы пойдем вместе с Кевином и Джуди. Хорошо?

— А старина Кев знает об этом?

— Конечно! Он же один из твоих лучших друзей, не так ли? — она задержала дыхание, боясь, что он станет отрицать это. Нужно закончить разговор, прежде чем у нее сдадут нервы. — Заезжай за мной около восьми, хорошо?

— Хорошо. Я, может, позвоню тебе сегодня вечером, около девяти. Будь дома. Мы с тобой сможем немного поболтать. Мне хотелось бы поболтать с тобой, Бетт.

На лбу у Бетт выступили капельки пота. Она понимала, о чем он будет говорить, и ей уже сейчас становилось не по себе. Нужно немедленно бросить трубку! Она может сказать, что решила пошутить, завести его. Она могла бы проучить его. Но вместо этого Бетт взяла себя в руки и постаралась держаться как можно увереннее.

— Я не против, Бабник. Мне будет интересно поболтать с тобой, — сладким голосом ответила она.

— Вот так, Кевин, — пробормотала Бетт после того, как дрожащей рукой положила трубку на место. — Вот так!

Когда утром Кевин увидел деда, завтракавшего с матерью на кухне, он сразу почувствовал неладное. Кевин достал из холодильника пакет апельсинового сока, внимательно посмотрев на обоих.

— Доброе утро, дедушка, — уважительно поздоровался он, наклоняясь и целуя мать в щеку.

Фостер Дойль поднялся со стула и похлопал внука по спине.

— Сегодня прекрасное утро, я вышел прогуляться и в последнюю минуту решил заглянуть к вам. Мне очень захотелось знаменитых булочек с корицей, которые печет Дульчи.

Они говорили о нем, он почти физически чувствовал это. У Кевина был нюх на такие дела. Где же папа? Где Бетт? Ему необходим союзник.

— Твоя мама сказала, что ты устроился на работу в новый спортивный магазин, — дружелюбно заметил Фостер Дойль.

Кевин поморщился. Придется покончить с этой темой раз и навсегда. Папа на его стороне, а это самое главное.

— Да. Мистер Хэррис сразу же взял меня. Я работаю у него полный день, и он может на меня положиться. Мы пожали друг другу руки, я дал ему слово и постараюсь все делать хорошо, — Кевин чувствовал себя скованно. — Дедушка, я намерен работать!

— Похвальная мысль, мальчик, очень похвальная, но Хейдены никогда не работали до учебы в колледже. Что подумают о тебе в городе? Ты не нуждаешься в деньгах. Приняв это предложение, ты лишил места другого парня, которому они действительно нужны. Скажи, сколько платит Хэррис, и я дам тебе столько же. Ты будешь свободен все лето и сможешь делать, что пожелаешь.

Кевин прищурился.

— Ценю твое предложение, дедушка, но я хочу работать. По-моему, мне понравится в магазине, к тому же мне нравится сам мистер Хэррис. Он отличный парень. Я уже приступил к делу. Папа одобряет.

— Я согласна с дедушкой, Кевин. Позволь какому-нибудь нуждающемуся парню занять это место, а ты сможешь провести лето с Бетт. Ведь скоро ты уезжаешь, а она будет ужасно скучать. Ты должен проявить к ней участие, — умоляла Ирэн.

Кевин посмотрел сначала на мать, а потом на деда. Они снова мучают его. Они объединились против него и отца. Он всегда уступал просьбам матери, но теперь не собирался этого делать. Теперь он будет делать то, что хочет. И отец на его стороне.

— Если ты такой независимый, то как собираешься зарабатывать деньги, когда начнешь учиться в Тьюлейне? — раздраженно произнес Фостер Дойль.

— Я это уже обдумал, — ответил Кевин, внимательно посмотрев на Фостера Дойля. — Буду работать во время обеденного перерыва в кафетерии. Я уже подал заявление. За это можно получать бесплатный обед.

— Кевин, — застонала Ирэн, — что с тобой? Где ты нахватался этих мыслей?

— У меня всегда были эти мысли, только ты не изволила меня слушать. А папа со мной согласен. Послушайте, мне надо уходить, иначе я опоздаю на работу. Рад был тебя увидеть, дедушка. Мама, к ужину я вернусь. Если опоздаю, не ждите меня, я поем с папой.

Когда дверь за Кевином закрылась, Фостер Дойль опустил руки и посмотрел на Ирэн.

— И ты считала, что все в доме подчиняются тебе? — раздраженно спросил он.

— Я же говорила, что он уже все решил. Артур с ним заодно. А знаешь, это не так уж и плохо. Если Кейдер и подозревает что-то, я уверена, он будет молчать. В конце концов, Кевин его плоть и кровь, pi он не станет причинять боль мальчику. А Кевину было бы больно. Кейдер не так глуп, папа.

— Мы проиграли этот бой, но война еще не окончена, — задумчиво произнес Фостер Дойль. В этот момент он принял твердое решение встретиться с Кейдером Хэррисом и все выяснить. И чем скорее, тем лучше.

Ирэн вытерла слезы, жалея, что не взяла с собой сигарет.

— Я всем займусь сам, дочка! Успокойся и отправляйся по магазинам. Купи себе новую шляпу с перьями, как мне нравится. Я сам позабочусь о Кевине, твоем осле-муже и Кейдере Хэррисе.

У Ирэн засосало под ложечкой. Почему он не дает ей самой заняться своими делами? Кевин — ее сын и сын Кейдера. Последнее слово должно остаться за ними. В этот момент Ирэн Хейден Томас страстно ненавидела своего отца. Сила этого чувства так напугала ее, что она резко поднялась и вышла, оставив Фостера Дойля сидеть с открытым ртом. Она бросилась в свою комнату и начала торопливо искать ментоловые сигареты. Потом с трудом открыла непослушными пальцами помятую пачку и сломала четыре сигареты, прежде чем ей удалось, наконец, поднести к губам пятую и закурить. Из груди ее вырвалось рыдание.

* * *

Артур Томас поправил жилет своего строгого, в голубую полоску, костюма и вышел в приемный зал похоронного бюро. Помещение было выдержано в темных тонах с отдельными фрагментами темно-красного, ярко-красного и позолоты. Артур всегда слегка морщился, когда входил в эту комнату, потому что она была местом проявления искренней и безутешной скорби. В отличие от сдержанных, тщательно продуманных похорон белых, уход из жизни чернокожих граждан Хейдена сопровождался громким плачем и стенаниями родственников. Он думал, что, содержа много лет похоронное бюро, уже привык к рыданиям и проявлению чувств на людях, но оказалось, что это не так. Происходившее по-прежнему приводило его в смущение. Артур предпочитал спокойные, торжественные церемонии своих соплеменников. С белыми ему было необходимо только выказать сочувствие и понимание, быть вежливым и провести церемонию проводов в последний путь достойным образом. Черные выражали свое горе более эмоционально, что производило тяжелое впечатление на тех, кто пришел выразить близким соболезнование и участие. Их молитвы, бесконечные «аллилуйя», евангельские песнопения вызывали неподдельные переживания Артура Томаса.