Стерегущие золото грифы - Анастасия Перкова

ты сошла! – взревел Кызыл-Кан.

– Что же остальные? Кому они верят?

– Я не знаю! Там полная неразбериха. Все убивают друг друга. Мой народ убивает своих!

Кызыл-Кан сжал виски ладонями и закрыл глаза.

– Пойдем, Суу, – сказал он тихо. – Скажи им, что у камней есть ответы. Они верят шаманам.

– Но у меня нет ответов, и я же говорила, что поклялась не использовать камни для таких целей!

– Солги им. Так не нарушишь клятву.

– Просишь, чтобы камни говорили твоими словами? Людям нужен виновный. На кого прикажешь обрушить их жажду крови?

– Не знаю, ничего не знаю. – Кызыл-Кан отчаянно замотал головой. – Моя мать просила тебя помогать мне, верно?

– Откуда ты знаешь? – Бледная улыбка искривила губы Суу.

– Догадался, – бросил он.

– Я помогаю тебе и так. Но ты должен пойти и решить все, как подобает каану: словом и силой. Не перекладывай это на мои плечи.

Кызыл-Кан бросился вон, разъяренный. Служанки продолжали жаться друг к другу в углу, жалея, что стали невольными свидетельницами этой сцены.

К полудню костер восстания потух, и уцелевшие разбрелись по домам, чтобы перевязать раны. К ночи народ снова выполз на улицы. Убирали трупы, растаскивали по бревнам сгоревшие аилы, делились едой друг с другом.

Из предателей живым удалось поймать лишь одного. Под пытками он объявил Кызыл-Кана тем, кто подбил его и остальных на убийство старого каана и на поджог обозов. Слышали это только сам Кан, советник и двое верных людей. Как ни отрицал Кызыл-Кан свою вину, ему не поверили. Побледневший, сосредоточенный советник проявил великодушие и пообещал Кызыл-Кану сохранить все в тайне, если он добровольно отречется от высокого положения. Кызыл-Кан согласился, и ему даже оставили его просторный аил.

Народом отныне правили четверо старейшин стана, в том числе и советник, не претендовавший на абсолютную власть. Держа речь перед людьми, свое якобы добровольное решение Кан объяснил тем, что он несостоятелен и неспособен управлять племенами. А вот почему советник не выдал его, понять не мог. То ли тот был привязан к сыну покойного друга, то ли это какой-то тонкий шаг, чтобы не разжечь очередную междоусобицу. Спрашивать Кызыл-Кан не рискнул – вдруг советник переменит решение?

Впервые за годы, прожитые пазырыкцами на этой земле, большой стан не принял участия в ярмарке. Слухи расползались со скоростью огня, пожирающего весенний сухостой, и уже к следующей луне война объяла все пазырыкские земли. Нашлось много верных погибшему каану племен, считавших кощунством идти против его наследника. Появились и такие, кто возжелал и себе кусочек от лепешки власти. Проливалась кровь. Ремесленники и мастера бросили инструменты и схватились за луки и чеканы. Близился конец великого народа, и остановить его можно было, только найдя виновных в происходящем.

Суу знала правду. Камни все же сказали ей, кто предатель, и она прокляла тот день, когда обещала не использовать свое умение для таких целей. Бродячие же шаманы, похоже, оставили эти края. И с ними ушли благодать и благословение.

Пять зим прошло с той ночи, когда мирная жизнь покинула родину Суу. Народ заметно обнищал. Убавилось голов в некогда богатых стадах. Никто уже не понимал, за что сражается. Суеверные шептались: их наказали за то, что они пренебрегли царской кровью.

И вот старейшины пошли с поклоном просить Кызыл-Кана вернуться на законное место и богами данной властью прекратить войну.

На кургане родителей, в присутствии всего стана и многих приезжих племен, Кызыл-Кан объявил, что на него пало подозрение в предательстве, и на собственной крови поклялся, что непричастен ни к одному из совершенных злодеяний и отныне сделает все возможное для процветания Пазырыка. И измученный народ принял его, в едином порыве упав на колени.

Непросто будет принести окончательный мир на землю, подавить восстание и уничтожить расплодившиеся банды мародеров и грабителей. Но, глядя на решительное лицо Кызыл-Кана с гордо воздетым подбородком, на его предплечье, где рисунки разрывала надвое струйка крови, стекавшая на курганные камни, Суу втайне гордилась братом и верила, что он сможет все.

Кровь проливалась щедро, и Кызыл-Кан не торопился ее унять. Вдруг в передних рядах ахнули, и по толпе пробежал взволнованный ропот. Тонкий ручеек, отметив багровым священные камни и презрев все земные законы, резко повернул вправо и собрался лужицей у ног ошеломленного советника. За спинами людей показались шаманы, которых слишком давно не видели в этих землях. Женщина, научившая Суу гадать, опиралась на перевязанный лентами посох и многозначительно улыбалась.

Советник отступил на шаг, отрицательно мотнув головой, хотя никто ни о чем его не спрашивал. Суу прижала руки ко рту, сдержав радостный возглас. Кызыл-Кан едва заметно кивнул, и несколько мужчин окружили предателя. Кызыл-Кан прекрасно понимал, что того сейчас могут просто разорвать на куски без суда и вопросов. Он не мог допустить этого, сам не веря до конца в то, что все это – дело рук человека, который обещал заменить ему отца.

Советник так ни в чем и не признался, но, когда свидетелями выступают кровь и шаманские духи, даже самые справедливые судьи бессильны. На закате предателя привязали к лошадиному хвосту, и сам Кызыл-Кан, размахнувшись от плеча, вытянул животное плетью по крупу, пустив его в сумасшедший галоп.

– Ты все правильно сделал, – шепнула Суу, по своему обыкновению подкравшись сзади. – Я уже давно знаю. Прости меня.

Кызыл-Кан не ответил, лишь сжал крепче рукоять, преодолевая желание испробовать плеть на этой раздражающей его женщине.

Наутро лошадь вернулась одна. То, что осталось от приговоренного, не стали искать и предавать земле, а оставили лежать там, где порвалась веревка.

Он явился однажды вечером, незваный, с нахмуренными бровями. Страшно скрипнул зубами и схватил Суу за горло. Она обеими руками вцепилась в пальцы брата, царапаясь и тщась разжать смертельную хватку. Но куда ей было справиться с мужчиной, да еще с таким, у которого под обманчивой тучностью скрывались каменные мышцы. Кызыл-Кан швырнул Суу к стене, и она сжалась в комок, с усилием вдыхая воздух и держась за горло, на котором уже проступали многоцветные отметины синяков.

– Ты все знала, да? – прошипел Кызыл-Кан. – Как в тот раз с советником, ты все знала. Ты только и делаешь, что прячешь правду от меня!

Суу не смогла ничего ответить.

– Вчера умерла повитуха, принимавшая роды у моей матери. Или надо сказать «нашей»? А, жалкая лгунья? Она позвала меня и повинилась. Все мои беды от того, что они с матерью нарушили древний завет предков. А ты знала. Ты ведь знала?

Кызыл-Кан презрительно сплюнул на пол. Суу молчала, чувствуя, как разгорелись щеки, а сердце отсчитывает оставшиеся ему удары. Смерть в облике родного брата нашла Суу. Он заговорил спокойнее:

– Получается, дух у меня ущербный. Где же мне было взять силы и стойкости, коль ты у меня половину отняла?

– И половину жизненного срока, – выдавила Суу. – Убей меня. Видит небо, не по моей воле все это произошло, Кан.

– Надо бы убить. – Он отвернулся. – Уходи из стана. Скоро осенняя ярмарка. Там найдешь кого-нибудь, кто согласится увезти тебя подальше. Понадобится плата – заплачу. Слухи рождаются ниоткуда. Ветром их приносит, что ли? Если узнают, кем ты мне приходишься, это уронит меня в глазах людей. Я и так едва вернул себе власть. И уж точно это убьет тебя.

– Хорошо, я уеду. – Суу кивнула.

– Не думай, что я делаю это из великодушия или жалости к тебе, – цедил слова он. – Это дань памяти нашей матери. Надеюсь, у нее была причина сотворить такое. Кроме того, здесь моя собственная корысть. Я позову тебя обратно только один раз. И ты отдашь мне то, что мое по праву. А до тех пор береги это. Если я пойму, что жизнь моя преждевременно подходит к концу, ты вернешься и продлишь ее. Прощай, Тюрген-Суу.

«Продлить твою жизнь, отдав свою, – пронеслось в ее мыслях. – Прощай, дух от духа