Последний Катон - Матильда Асенси

Таким образом, Вергилий с Данте направляются по долине вниз, к морю, и великий поэт из Мантуи мочит ладони о покрытую росой траву, чтобы смыть грязь, оставшуюся на лице флорентийца после путешествия по Аду. Затем, достигнув пустынного пляжа, перед которым находится островок, он опоясывается тростником, как велел Катон.

В следующих семи песнях, охватывающих время с рассвета до заката первого дня, Вергилий с Данте проходят Предчистилище, встречая старых друзей и знакомых и вступая с ними в беседу. В песне третьей они наконец доходят до подножия горы Чистилища, на которой находятся семь кругов или уступов, на них души смывают свои грехи, чтобы попасть на небо. Тут Данте обращает внимание на то, что склоны столь круты, что вряд ли кому-то удастся на них вскарабкаться. Пока он раздумывает об этом, к ним подходит еле бредущая толпа душ: это отлученные от церкви, которые перед смертью раскаялись в своих грехах и теперь осуждены очень медленно кружить вокруг горы. В песне четвертой Данте с Вергилием находят узкую тропу, по которой они начинают подъем, прибегая к помощи рук и ног. В конце концов они попадают на широкую площадку, и тут же, чуть передохнув, Данте жалуется на ужасную усталость. В этот момент таинственный голос окликает их из-за камня, и, подойдя туда, они находят вторую группу душ: это нерадивые, медлившие с покаянием. Снова в путь, и в песне пятой они встречают тех, кто умер насильственной смертью и в последний миг раскаялся в грехах. В шестой песне происходит очень трогательная встреча: Данте с Вергилием находят душу знаменитого трубадура Сорделло де Джото, который в седьмой песне провожает их до долины нерассудительных властителей и поясняет, что, когда на горе Чистилища меркнет свет заката, всем нужно оставить свой путь и искать укрытия, ибо «ночью вверх уже нельзя идти».

После разговора с некоторыми властителями в долине начинается песнь девятая, в которой верный своему любимому числу девять Данте располагает настоящий вход в Чистилище. Разумеется, он вовсе не легок: согласно еще одной сноске, в «Божественной комедии» в этот момент около трех утра, и Данте, единственный смертный из числа присутствующих, не в силах противостоять сну и засыпает на траве, как ребенок. Ему снится сон, и в нем он видит орла, который молнией спускается вниз, хватает его когтями и возносит в небо. Данте в ужасе просыпается и обнаруживает, что уже настало утро следующего дня, и перед ним раскинулось море. Хранящий спокойствие Вергилий призывает его не пугаться, так как они наконец попали к желанной двери в Чистилище. Тут он рассказывает Данте, что, пока тот спал, появилась дама, назвавшаяся Лючией[20], и, взяв его на руки, осторожно вознесла его в это место и, положив его на землю, взглядом указала Вергилию путь, по которому они должны следовать. Мне понравилось упоминание святой покровительницы зрения, потому что она является одной из заступниц Сицилии вместе со святой Агедой, и именно в их честь назвали двух моих сестер.

В общем, освободившийся от сумрака сна Данте с Вергилием идут туда, куда указала Лючия, и находят три ступени, на которых перед дверью стоит ангел-хранитель Чистилища, первый из посланников Рая, о котором их предупреждал Катон.

Ангел-хранитель, держащий в руке сверкающий обнаженный меч, приглашает их подняться к нему. Первая ступень сделана из блестящего белого мрамора, вторая — из черного, шершавого, растресканного камня, а третья — из кроваво-красного порфира. Если верить очередной сноске, весь этот фрагмент является аллегорией таинства исповеди: ангел воплощает в себе священника, а меч символизирует его слова, призывающие к покаянию. Наверное, поэтому в этот момент я вспомнила о сестре Берарди, одной из моих преподавательниц литературы, которая, поясняя нам этот эпизод, говорила: «Ступень из белого мрамора означает взвешивание своих поступков; черный камень — боль раскаяния; красный порфир — радость покаяния». Какие только вещи не хранит наша память! Кто бы мне сказал, что по прошествии стольких лет я вспомню сестру Берарди (которая давным-давно умерла от старости) и ее скучные уроки литературы.

В эту минуту в мою дверь постучали, и, сияя улыбкой, появился Фараг.

— Как идут дела? — иронично спросил он. — Смогла одолеть детские психологические травмы?

— Все-таки нет, не смогла, — ответила я, откидываясь на стуле и поднимая очки на сморщенный лоб. — Эта поэма все еще кажется мне невыносимым занудством!

Он окинул меня долгим и очень странным взглядом, который я так и не смогла разгадать, а потом, словно очнувшись от длинного сна, заморгал и сглотнул слюну.

— Ну и… ну и где ты сейчас? — поинтересовался он, засовывая руки в широкие карманы своего поношенного пиджака.

— На разговоре с хранителем Чистилища, ангелом с мечом, который стоит на разноцветных ступенях.

— А, чудесно! — с восторгом отозвался он. — Это одно из интереснейших мест! Три ступени алхимии!

— Три ступени алхимии? — недоверчиво сморщила я нос.

— Да ну, Оттавия! Только не говори, что не знаешь, что эти три ступени символизируют три стадии алхимического процесса: Альбедо, Нигредо и Рубедо. Белое деяние, или «опус альбум», черное деяние, или «опус нигрум» и… — Он остановился, увидев выражение удивления на моем лице, и снова улыбнулся. — Что-то вспоминается, правда? Может быть, у тебя более на слуху греческие названия: левкозис, меланозис и иозис.

Я на минуту задумалась, вспоминая все прочитанное об алхимии в средневековых кодексах.

— Конечно, я помню, — чуть помедлив, ответила я, — но никогда не подумала бы, что ступени «Чистилища» связаны с алхимией. Я как раз вспоминала, что они символизируют таинство исповеди…

— Таинство исповеди? — удивился Фараг, подходя поближе к моему столу. — Смотри, что здесь написано: ноги ангела-хранителя стоят на ступени из порфира, а сидит он на пороге двери, сделанном из алмаза. Красное деяние, последняя стадия алхимического процесса, сублимация, ведет к обретению философского камня, тело которого состоит из алмаза, разве не помнишь?

Я была в замешательстве.

— Да, конечно…

Я не могла прийти в себя от удивления. Я бы никогда не подумала о таком объяснении. Оно явно было намного похвальнее другого, про исповедь, которое выглядело довольно натянутым.