Волшебники - Лев Гроссман

Так примерно и проходил первый месяц. Менялись чары, менялись Условия, но комната оставалось той же, и дни, заполненные бесконечными повторами, походили один на другой. Зловещие предупреждения Маяковского полностью оправдались — он, пожалуй, даже кое о чем умолчал. В американском Брекбиллсе Квентина даже в худшие времена грызло смутное подозрение, что ему все сходит слишком легко, что те жертвы, которых требуют от него наставники, слишком малы по сравнению с обещанным ему званием мага. В Южном Брекбиллсе он впервые почувствовал, что расплачивается настоящей валютой.

Он понял также, зачем их послали сюда. Профессор Маяковский требовал невозможного — человеческий мозг не создан для переваривания информации в таких гигантских объемах. Попытайся Фогг ввести такой режим на родной почве, дело бы неминуемо кончилось бунтом.

Трудно было сказать, как остальные это выдерживают. Они встречались только в холле и за едой, а общаться могли лишь переглядываясь и пожимая плечами. У Элиота глаза были совершенно пустые, как, вероятно, и у самого Квентина. Даже оживленные черты Дженет застыли, как маска. Чары, наложенные на их голосовые связки, охватывали и письменные принадлежности: ручки отказывались писать.

Квентину полагалось бы истосковаться по контактам с другими людьми, но ничего подобного он не чувствовал. Он все дальше уходил от них, все глубже погружался в себя. Как заключенный, он переходил из спальни в столовую, из столовой в свой одиночный класс под тусклым взором белого солнца. Однажды он забрел на крышу Западной башни, где долговязый экстраверт по имени Дейл изображал мима перед безжизненной публикой. Квентин даже головы не повернул посмотреть — его чувство юмора угасло в белом безмолвии.

Когда профессор Маяковский, воспринимавший все это как должное, объявил через три недели, что чары немоты сняты, новость встретили молча: никто и не заметил, что запрет отменен.

Маяковский немного изменил расписание. Большей частью они занимались теми же Условиями и бесконечными Исключениями, но появилось и кое-что новое. В холле вырос трехмерный лабиринт из проволочных колец — туда следовало посылать различные предметы, оттачивая свою концентрацию и контроль. Начали со стеклянных шариков, за ними последовали стальные, чуть уже колец. Когда шар задевал кольцо, между ними проскакивала искра, а заклинатель получал удар током.

Еще позже в лабиринт стали посылать светляков, направляя их крошечные мозги силой внушения. Все молча следили друг за другом — успешным завидовали, неудачников презирали; режим превратил их в законченных индивидуалистов. Особенно плохо получалось у Дженет — она так давила на своих светлячков, что они загорались. Маяковский с каменным лицом заставлял ее повторять снова и снова, она заливалась слезами. Это могло длиться часами — никто не уходил, пока не заканчивала вся группа. Они часто и спали там.

Шли недели. Студенты, все так же храня молчание, углублялись в те области магии, на которые у Квентина раньше нипочем не хватило бы духу. Теперь они занялись превращениями. Квентин сделал полный разбор заклинания, превратившего их в гусей: фокус состоял большей частью в убавлении, сохранении и восстановлении массы тела. Один восхитительный день они провели в облике белых медведей: бродили по плотному снегу и замахивались друг на дружку желтыми лапами. Управлять сверхтяжелыми, упакованными в шкуры и жир телами было не так легко: все то и дело заваливались на спину, что только добавляло веселья.

Маяковский, хотя и не пользовался любовью, шарлатаном определенно не был. Он делал такое, чего Квентин ни разу не видел в Брекбиллсе и что, вполне возможно, не делалось уже много веков. Однажды он продемонстрировал чары, обращающие вспять энтропию — им, правда, не разрешил повторять. Разбил стеклянный шар и восстановил заново, точно фильм назад прокрутил. Восстановил лопнувший газовый баллон и вновь наполнил его атомами гелия, извлекая их порой из зрительских легких. Без зазрения совести умертвил камфарой паука и, наморщившись от натуги, вернул его к жизни. Несчастное, непоправимо травмированное насекомое сделало несколько кругов по столу и уползло в угол, а Маяковский перешел к новой теме.

Месяца через три после начала семестра он велел студентам превратиться на день в полярных лис. Странный выбор — они уже превращались в млекопитающих, и это было не труднее, чем трансформация в птиц — но лисий день, надо признаться, доставил им массу удовольствия. Квентин тут же понесся на четырех лапах по снежной равнине, что из-за быстроты бега и близости к земле напоминало реактивный полет на небольшой высоте. Канавки и валики на снегу выглядели как горы и пропасти; он перепрыгивал через них, обегал их, проскакивал насквозь. При каждом повороте его заносило, он поднимал высокий снежный фонтан, и вся стая валилась на него с радостным визгом и тявканьем.

Квентин совсем забыл, что такое общая радость — так заблудившийся спелеолог забывает, что такое солнечный свет, и начинает думать, что ничего такого в природе не существует. Они гонялись друг за другом до потери дыхания, катались в снегу — в общем, вели себя как полные идиоты. Квентин своим маленьким лисьим мозгом безошибочно определял, где кто. С неправильным прикусом — Элиот, голубовато-белый толстячок — Джош, маленькая большеглазая лисичка — Элис.

Набесившись вдоволь, они стали играть, гоняя льдинку носом и лапами. Цель игры оставалась неясной, но каждый накидывался на льдинку как ненормальный, пока ее не отбирал у него кто-то другой.

Зрение у полярных лис не особенно острое, зато нюх просто невероятный. Квентин даже в свалке определял однокашников по запаху, и постепенно один из них — резкий, мускусный, скунсовый — стал пересиливать все остальные. Человек счел бы, что пахнет кошками, но лиса-Квентина он притягивал как наркотик. Улавливая этот запах каждые пару минут, он трепыхался, как попавшая на крючок рыба.

Он продолжал играть, но игроков оставалось все меньше. Элиот улепетнул в снежные дюны, льдинку теперь гоняло всего десять лис, потом их осталось восемь. Куда это они? Взлаял лисий мозг Квентина.

И что это за охренительный запах, который все время бьет ему в нос? Вот, опять! На этот раз он нашел источник и сунул морду в ее мех по самые уши: то, что осталось от его сознания, все это время подсказывало ему, что так пахнет Элис.

Это было против всяческих правил, но нарушать правила не менее приятно, чем подчиняться им — как он раньше не понимал? Лисы совсем забросили льдинку и возились друг с другом, как он и Элис. Лисьи гормоны и инстинкты захлестывали остатки человеческого мышления.

Он вцепился зубами в густой мех у нее на шее. Ей как будто не было больно, а если и было, то удовольствие в этом тоже присутствовало. Сам он уже не мог остановить того, что творилось с ним, а если и мог, то зачем? Только люди сдерживают себя; живой жизни это противно, и веселый маленький лисий мозг может лишь презирать такие понятия.

Темный лисий глаз Элис закатился от ужаса и тут же зажмурился от наслаждения. Их частое дыхание белело, смешивалось и таяло в воздухе. Ее белый мех был жестким и гладким одновременно. Она тявкала каждый раз, когда он погружался в нее — где уж тут останавливаться.