Миссис Харрис едет в Париж. Миссис Харрис едет в Нью-Йорк - Пол Гэллико

– Еще бы! – заверила миссис Харрис. – Вы и глазом моргнуть не успеете. Она, если хотите знать, настоящая искательница приключений. Всегда готова ринуться навстречу неизвестности. Я ее иногда едва удерживаю от авантюр. Так что она поедет, даже не беспокойтесь. Только дайте я ей сама все скажу, тут ведь надо подготовить почву.

Миссис Шрайбер была этому только рада, и женщины принялись обсуждать детали предстоящего отъезда. Миссис Шрайбер намеревалась отплыть через десять дней из Саутгемптона на французском лайнере «Виль де Пари».

Миссис Харрис выбрала для атаки на подругу подходящий психологический момент – тот самый, когда вечером подруги заканчивали последнюю, самую вкусную чашечку чая перед тем, как разойтись. Этим вечером они сидели в уютной кухоньке миссис Баттерфилд, забитой запасами печенья, бисквитов, джемов и варений – как было сразу видно по фигуре миссис Баттерфилд, она любила хорошо покушать.

Сперва можно было подумать, что миссис Харрис совершила тактическую ошибку, приступив к подруге на ее территории. Миссис Баттерфилд была непреклонна, и у нее находился ответ на любой аргумент миссис Харрис.

– Что? – кричала она. – Чтобы я, в моем-то возрасте, бросила все и поехала в эту Америку? Да ты что, не слыхала – там же у них инфляция, и гангстеры, и юнцы с ножами на улицах! Ты разве газет не читаешь? И вот еще что – и тебе туда незачем ехать! Поедешь, живой не вернешься – и не говори потом, что я тебя не предупреждала!

Миссис Харрис попыталась воззвать к кошельку подруги:

– Но, Вайолет, ты посмотри только, какое они тебе жалованье положили! Сто фунтов в неделю, а жилье и еда бесплатно! Здесь тебе столько и за три месяца не заработать. А пока ты в отъезде, можешь сдать квартиру; потом, твоя пенсия за мужа тут будет копиться, и никаких расходов – да когда ты вернешься, у тебя сотен пять скопится! Представляешь, какой ты себе на них устроишь отпуск? Или вложишь их в банк, или облигации купишь – и выиграешь еще тысячу! Да тебе больше никогда работать не придется!

– Деньги – это еще не все на свете, – резонно заметила миссис Баттерфилд. – Ты бы это знала, Ада Харрис, если б почаще перечитывала Библию. Деньги – корень всех зол, вот что они такое. Вот скажи, у кого больше всего неприятностей, кого таскают по судам и о ком печатают в газетах? О миллионерах. На жизнь я как-нибудь и тут заработаю. Не поеду я в эту Гоморру содомскую, и за пять сотен в месяц не поеду!

Тогда миссис Харрис задействовала главный калибр:

– А как насчет малыша Генри? – спросила она сурово.

– А при чем здесь Генри?.. – тревожно спросила ее подруга, чтобы выиграть время, потому что от волнения и страха начисто забыла, с чего все началось.

– Ни при чем – просто мы сможем найти его отца, и все, если не считать, что мерзавцы Гассеты его по-прежнему мучают, и мне стыдно за тебя, Вайолет, что ты об этом забыла! Я тысячу раз говорила, что, если бы я только могла попасть в Америку, я нашла бы его отца и рассказала ему про мальчика. Ну вот – у нас есть возможность попасть в эту самую Америку, а ты меня спрашиваешь, при чем здесь Генри! Или тебе его совсем не жалко?

Это был удар ниже пояса, и миссис Баттерфилд громко запротестовала:

– О, Ада, как ты можешь такое говорить? Ты же знаешь, что мне его очень жаль! Я его люблю, и кормлю его, и утешаю…

– Но ты не хочешь разве, чтобы он нашел своего папочку и счастливо жил с ним? Чтобы его никто больше не обижал?

– Хочу, разумеется! – и тут миссис Баттерфилд, к своему собственному удивлению, нашла контраргумент, наповал сразивший ее оппонентку и превративший могучий удар миссис Харрис в легкий ветерок: – Я-то хочу! А кто будет присматривать за Генри, пока ты ищешь его отца, если и я поеду? Вот найдем мы его, привезем его в Лондон, а малыша к тому времени заморят голодом! Нет, надо, чтобы кто-то из нас остался рядом с ним.

Это было так логично, так очевидно, что миссис Харрис с минуту не могла найтись с ответом. Наконец, чувствуя, как на ее сердце навалился тяжелый камень, она опустила взгляд к чашке и сказала тихо и просто:

– Я очень хочу, чтобы ты поехала со мной, Ви.

Пришел черед миссис Баттерфилд изумленно глядеть на подругу. Но искренность миссис Харрис заставила Вайолет ответить так же просто и честно:

– Я не хочу ехать, Ада. Я – я боюсь.

– И я боюсь, – промолвила миссис Харрис.

Миссис Баттерфилд теперь была не просто изумлена, а потрясена.

– Как! – вскричала она. – Ты, Ада Харрис – боишься?! Да я знаю тебя уже больше тридцати пяти лет – и ты никогда и ничего не боялась!..

– А теперь боюсь, – отвечала миссис Харрис. – Это непростой шаг. Это чужая страна. Это другой край света. Кто поможет мне там, если что-то случится? Я хочу, чтобы ты поехала со мной. Ты нужна мне, Ви. Кто знает, что может случиться!..

Это звучало странно, даже иронично – две женщины словно поменялись ролями, и вечная оптимистка, искательница приключений, можно сказать, авантюристка миссис Харрис словно превратилась в боязливую пессимистку миссис Баттерфилд. Но миссис Харрис не иронизировала и не пыталась передразнить подругу – она просто осознала вдруг, какое сложное дело затеяла и в какую авантюру кинулась очертя голову. Нью-Йорк был не просто далеким городом – он был чужим. Да, Париж тоже был заграницей, но стоит посмотреть на карту, и становится видно, что по сути дела Париж ненамного дальше от Баттерси, чем соседняя улица. В Америке, правда, говорят по-английски – но в некотором смысле это бóльше заграница, чем Франция или даже Китай. Она была готова покинуть уютный и безопасный Лондон, город, в котором она прожила всю свою жизнь и в котором знала каждую улицу, каждый звук, каждый запах и в котором не потерялась бы даже с завязанными глазами. А ведь она уже давно не девочка. И ей не раз приходилось встречать англичанок, которые, выйдя замуж за американцев, не могли приспособиться к американской жизни – и возвращались на родину, бросив новую семью. А ей, Аде Харрис, уже шестьдесят один год – да, она и в шестьдесят один сохранила свою энергию; но что, если она, скажем, заболеет? Кто на чужбине будет ей опорой? Да – ей действительно было страшно сейчас, и страх читался в ее глазах. И Вайолет увидела этот страх.

– Ох, дорогая, – произнесла толстуха, и многочисленные ее подбородки задрожали, –