Руны и зеркала - Елена Клещенко

Вообще-то в детстве люди подолгу говорят друг с другом, и это бывает очень весело. Ну, там, в дошкольном возрасте, пока эскомов ни у кого нет. Или мы с Ленкой в восьмом классе ходили в «Лавку чудес», на сэкономленные от завтрака деньги брали себе кофе, сидели там и трепались. Ничего больше не делали, только разговаривали. Даже не помню про что – про актеров, музыкантов, учителей – но хохотали так, что однажды к нам подошел унылый старый тип и спросил: «Извините, девушки, а вы что заказали? Я тоже хочу так смеяться!», и Ленка тогда по правде упала под стол от смеха… Значит, они тут в детство впадают? Или… или у них нет Сети? Они все отключенные?

Пока на нее никто не обращал внимания, Марго потихоньку пробралась в коридор. Выйдя из ванны, услышала голоса на кухне.

– …И в любом случае не раньше, чем через год. (Это Антон)

– Ну и что? Ты не можешь пока работать у Сергеева? (А это Лара. Только без обычного властного спокойствия, в голосе волнение и насмешка – как сегодня утром, когда она пела.)

– Это как? Поступаю сейчас к нему, он мне отдает ставку, отсевает других, учит меня, планирует работу, а через год я ему говорю, шеф, дэсэвэдэ, еду в Страсбург? Извини, мам, но я так не могу!

– Слушай, что ты выдумываешь проблемы на пустом месте? Скажи прямо, что тебе неохота, Емелюшка.

– Мне неохота, – с готовностью подтвердил Антон. Ответом был металлический лязг, будто целая горсть ножей и вилок разом рухнула в раковину.

Марго на цыпочках вернулась в залу, стараясь не делать глаза пузырями. Что удивительного, если у них есть сын? Они вполне респектабельные граждане. Не считая некоторых нюансов.

– Чай мы поставили, – из коридора появилась Лара. – Майк, вы инструменты просто так принесли? Ты споешь нам сегодня?

– А? – Майк обернулся от вирт-эволюшна. – Как скажешь, хозяйка. Но у меня только старенькое. И чужое.

– Давай. Юлия Николаевна, мы вам не помешаем?

– Нет-нет, Ларочка, пожалуйста. Я люблю, когда Миша поет.

Петь он начал не сразу, вот это уж точно не как в кино. Снял чехол с гитары, Айша вытащила свою скрипку, и потом едва ли не полчаса скрипка подмяукивала гитаре, а Майк вертел колки, и оба переговаривались на ломаном английском, что-то рисовали в воздухе руками. Наконец Майк принялся выстукивать на струнах лихой латиноамериканский ритм, а скрипка повела мелодию. Вывела, уступила место, и Майк запел, к удивлению Марго – по-русски:

Аня тут же очутилась в середине залы, переступила вправо, изогнувшись, переступила влево, для равновесия подняла руки, будто паркетный пол качался туда-сюда под ее туфельками и нужно было не упасть. Марго… а что Марго? Клубными танцами она занималась в прошлом году и что-то такое похожее на сальсу или кумбию без партнера изобразить могла, но еще никогда не пробовала проделать это на глазах у людей…

Очередной наклон палубы вынес Марго из кресла, а рядом с Аней уже плясал Антон, но она словно не видела его протянутой руки, а посматривала, отбивая каблучками ритм… посматривала на… у-у, так вот оно в чем дело! Толстый Паша громко хлопал в ладоши, Соло посмеивался. Бедная Аня. Нет, счастливая. Ну покружись с парнем, люди же смотрят… или хотя бы со мной, и перестань так смотреть на того, большая ты дура!..

Марго рассмеялась так, что сбилась с ритма, Соло тоже смеялся, когда она выпрямилась и посмотрела на него. Плохо только, что конец у песни был печальный и непонятный. Вот зачем это нужно – к веселым песням приделывать грустные финалы? Чтобы выглядеть умнее?

Майк и Айша перемигнулись, и сразу, без подготовки, завели другую, медленную, про какую-то липу у перекрестка, – Айша положила скрипку и подпевала нежным вокализом, без слов. Но Лара позвала Марго принести чай и сладости.

Пока они собирали чашки, в коридоре послышались шаги, голос Ани.

– Нет, я лучше пойду. Знаете, мне в Твери предлагают работу. Я, наверное, уеду на месяц-другой.

– Хорошая работа, Анечка?

– Нет. Неважно… Соло!..

– Ну-ну, что ты…

Марго чуть не поставила чашку мимо подноса, но вовремя подхватила. Осторожно взглянула на Лару, та печально усмехнулась, подняв бровь.

Когда они вернулись в залу с подносами, Соло сидел рядом с Пашей, оба опять с коньячными рюмками. Марго, налив себе чаю, пристроилась у столика в эркере. Соло и Паша были буквально в двух метрах от нее. Паша говорил полушепотом, но с большим чувством, и Марго совершенно нечаянно переключила на него слух, перестав слышать гитарные переборы, вот как ловят нужную радиостанцию.

– …Старик, ну я же не прошу тебя писать мне панегирики, я же…

– Еще бы.

– Не прошу! Просто напиши, что ты прочел Богдановского. Только это. Правду и ничего кроме правды. Ну?

– Паша. Если я напишу о тебе правду и ничего кроме правды, это… не поспособствует твоей литературной карьере. Извини. Вот тебе встречное предложение: я о тебе промолчу, договорились? Хотя, может, и стоило бы эту карьеру прервать, у тебя столько нераскрытых потенциалов…

– Соловьев, ты – меня – достал! – торжественно прошипел Паша. Соло молча отсалютовал ему рюмкой. Марго уткнулась лбом в колени, сдерживая смех. Соловьев. Может, у него еще имя с отчеством есть?

– Кстати, я давно хотел тебя спросить: не страшно заниматься этим?

– Чем? Литературной критикой?

– Нет, ты знаешь, о чем я, – Паша разгорячился от выпивки и насмешек, усы его встопорщились, и восточная сладость из голоса исчезла.

– А-а. Нет, не страшно. Мы осторожны. И на то, что я делаю, еще статьи не придумали.

– Ну допустим, хоть это и не так. Тогда спрошу по-другому: не стыдно? Все-таки ты, если называть вещи своими именами, снижаешь обороноспособность страны?