Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

***

А он на следующий день все еще не отошел от своего вчерашнего возбуждения, и это послужило причиной настоящей драмы. После ежеутренней прогулки в доспехах и разминки он оседлал Востока для упражнения с «чучелом». Оно давно уже превратилось для Франсуа в простую рутину, поэтому он, не испытывая ни малейшего страха, налетел на манекен, ударил в щит с английским гербом и… очутился на земле без движения. Ему лишь чуть-чуть не хватило времени увернуться от железного шара, доли секунды, быть может, но этого оказалось достаточно. Для занятий с «чучелом» Франсуа не надевал доспехов, ограничиваясь каской простого латника, более легкой, чем бассинет — рыцарский шлем с забралом. От удара сталь вмялась в висок; едва ее сняли с головы, как хлынула кровь.

В замке имелся хирург. За ним немедленно послали. Он осмотрел раненого и как мог успокоил Ангеррана, который стоял бледный, точно смерть. Череп не проломлен, а потеря сознания — лишь следствие удара. Все, что грозит Франсуа, — это большая шишка. Тем не менее, молодого человека следует отнести в комнату и предоставить ему полный покой на несколько дней в сочетании с различными припарками и микстурами.

Узнав о происшествии, Антуанетта сейчас же прибежала в замок и смешалась с толпой любопытных. Дождавшись, что скажет лекарь, она сразу сообразила, как извлечь выгоду из этого происшествия, и подошла к Ангеррану.

— Монсеньор, я знаю одну особу, которая способна ускорить выздоровление. Ее зовут Марион. Когда моего брата лягнула лошадь, она излечила его наложением рук.

Поскольку речь шла о здоровье Франсуа, присущее Ангеррану критическое чувство изменило ему.

— Ну так беги за ней! Чего ждешь?

Вот так Марион и оказалась в спальне Франсуа.

Однако она находилась там вовсе не одна. Кроме лекаря и самого Ангеррана там присутствовало также немалое число слуг, хлопотавших вокруг больного. Марион, для которой выдумка ее подруги оказалась полнейшей неожиданностью, стояла ни жива, ни мертва.

Чтобы подтвердить слова Антуанетты, ей предстояло наложить руки на раненого под подозрительным взглядом хирурга. В сущности, она лишь нежно гладила ему лицо, но, надо думать, это принесло некоторую пользу, поскольку Франсуа от ласки пришел в себя. Увидев Марион, склонившуюся над ним, он прошептал:

— Как хорошо…

И опять потерял сознание.

После такой реакции со стороны своего крестника Ангерран попросил Марион остаться подольше и продолжить свои благотворные прикосновения. Марион повиновалась. За этим занятием и застала их ночь. В комнате кроме нее оставался только Ангерран, который велел поставить туда свою походную кровать и не замедлил заснуть. Он даже храпел. Франсуа тоже оставался в забытьи, так что Марион, уверенная в том, что ее никто не слышит, стала нашептывать юноше всякие нежные слова. Они лились из нее нескончаемым потоком, словно песня.

— Спи, мотылечек мой прекрасный. Ты создан для роз и лилий, а я всего лишь простой цветок полевой, но сейчас ты мой, и, быть может, я снюсь тебе… Спи, мой мотылечек…

Она ошибалась. Франсуа не спал. Он притворялся, чтобы слушать, что говорила ему Марион. И, несмотря на опущенные веки, он видел ее, как и накануне, когда, выпрямившись, чтобы взять из ее рук свое платье, вдруг ткнулся носом прямо ей в декольте. Пока Марион шептала, а его дядя храпел, Франсуа все сильней и сильней ощущал ее запах — здоровый запах деревни, чистых простыней, влажных трав… Слово «мотылек», слетая с губ Марион, порхало вокруг него, и, несмотря на головную боль, Франсуа был счастлив. Наконец он и в самом деле заснул, убаюканный ее словами.

Наутро Марион пришлось покинуть комнату Франсуа. Хоть и не избавившись от беспокойства, Ангерран все-таки нашел в себе достаточно здравого смысла, чтобы прекратить бдения у постели племянника. Он поблагодарил Марион, подарив ей золотую монету, и отослал прочь. Что касается Франсуа, то он быстро поправился и уже неделю спустя смог возобновить тренировки. Вот тогда-то и произошло с ним второе событие, которому суждено было довести до предела смуту в его душе.

Ивейну было шестнадцать лет. Он был сыном одного из замковых стражей и излюбленным товарищем Франсуа по военным играм и борьбе. У Ивейна волосы были такие же кудрявые, как и у молодого господина, но только черные, будто вороново крыло. Он был худощав и, хоть не имел боевых качеств Франсуа, отличался замечательной ловкостью. В схватке с ним было нелегко сладить.

Франсуа сразу же выделил Ивейна среди своих товарищей по оружию. Сначала из-за его имени — имени рыцаря со львом, одного из героев Круглого Стола, а потом уже просто потому, что Ивейн ему нравился. Франсуа любил беседовать с ним во время передышек, польщенный, конечно же, его безграничным восхищением. Ивейн всегда смотрел на своего господина во все глаза, что бы тот ни сказал или ни сделал, и всегда обращался к нему «сеньор», а не «сир Франсуа», как другие.

Когда после своего выздоровления Франсуа вернулся к упражнениям, Ивейн первым бросился ему навстречу.

— Вы уже поправились, сеньор? Я целую неделю спать не могу.

Франсуа успокоил Ивейна и в знак благодарности сделал ему, как он знал, самый ценный из подарков:

— Когда начнется борьба, я возьму тебя своим противником.

Ивейн просиял улыбкой и поспешил занять свое место среди прочих учеников. После урока фехтования, схваток с мечом, секирой и боевым цепом, где Франсуа, вновь обретший все свои бойцовские качества, был великолепен, настал черед борьбы. Борцы встали по двое друг против друга, и схватка началась.

Франсуа хотел обхватить Ивейна, но тот, как это часто бывало, выскользнул из захвата и теперь сам обхватил своего господина. Оба повалились на землю, тесно переплетясь между собой. Франсуа бешено вырывался, когда вдруг почувствовал, что левая рука Ивейна, которой тот зажимал его голову, нежно гладит то место, где была рана. Франсуа вздрогнул всем телом, словно его укусило какое-то ядовитое существо, и резко высвободился, выбросив вперед оба кулака. Удар пришелся Ивейну в лицо, что-то хрустнуло, и два зуба упали на землю.

Франсуа встал, ошарашенный собственным поступком. У Ивейна обильно пошла кровь, во рту образовалась черная дыра, но он все улыбался жалкой щербатой улыбкой.

— Ивейн! Господи! Сам не знаю, что на меня нашло…

— Это я во всем виноват, сеньор. Просто я хотел нащупать вашу рану, чтобы ненароком не причинить вам боль.

Франсуа расстроено смотрел то на своего обезображенного товарища, то на два его зуба, валявшиеся на земле.

— Ты же теперь на всю жизнь таким останешься… Никогда себе этого не прощу!

— Зато со мной на всю жизнь останется памятка о вас.

— Как мне загладить свою вину перед тобой? Проси, чего хочешь!

— То, чего я хочу, сеньор, вы мне все равно дать не сможете.

— Что бы это ни было, ты это получишь! Говори!

Антуанетта находилась неподалеку. С самого утра она поджидала удачного момента, чтобы переговорить с Франсуа. Увидев окровавленного Ивейна, она не упустила возможности. Приблизившись с чистым полотном, она для виду стала утирать с его лица кровь, а сама шепотом обратилась к его господину со словами: