Сказки времен Империи - Александр Житинский

Я спросил, нет ли здесь жителей Петушков.

— Это каких Петушков? — уточнила девушка с велосипедом, которая вечером у костра пела народную песню. — У нас Петушков много. Нижние Петушки, Верхние Петушки, Кривые Петушки и Ясные Петушки.

Я сказал, что Верхние. И добавил, что к товарищу Смирному.

— К дяде Васе? — обрадовалась девушка. Потом она подозрительно на меня посмотрела и спросила, не из милиции ли я. Я сказал — нет. Девушка посмотрела еще подозрительнее и осведомилась, уж не за аппаратом ли?

— Он их уже не делает. Через эти аппараты его от науки отрывают. Несознательные у нас люди! — сказала девушка.

Как видно, научные подвиги Фомича были достаточно хорошо известны. Девушка сообщила, что Смирный соорудил из телевизионной трубки какой-то прибор. И облучает вымя колхозным коровам. Удои от этого очень выросли. В общем, интеллектуальные интересы Фомича были разнообразны.

Часа два мы плыли на катере мимо разных Петушков и других населенных мест. Природа была первозданная. Воздух стерильно чист. Люди были суровые, привыкшие к трудностям. Полеводы, животноводы, сельская интеллигенция.

Раньше было такое понятие — «смычка города и деревни». Так вот, я эту смычку осуществлял. Меня попросили подробнее рассказать о пирометре. Я увлекся и незаметно перешел на элементарные частицы. А потом рассказал про лазер, когерентное излучение и так далее.

— А что, сынок, этим лазером можно сено косить? — спросила одна бабка.

— В принципе можно, — ответил я. — Но нерационально. Это все равно что фотоаппаратом забивать гвозди.

В общем, когда мы добрались до Верхних Петушков, пассажиры уже имели представление о физике. Не знаю, как это там у них преломилось. Наверное, своеобразно. Ну и я, в свою очередь, получил понятие о пахоте, севе, дойке и самогоноварении.

Наконец катер ткнулся носом, на котором висела автомобильная покрышка, в гостеприимную пристань Верхних Петушков.

— А где село? — спросил я у девушки с велосипедом. Она вызвалась меня проводить.

— Да вот же, — показала она.

На пригорке располагались пять домиков, причем совершенно хаотично. Вниз, к реке, вела тропинка. Лаяли собаки. Кричали петухи. Короче говоря, не было похоже, что это центр мировой науки.

— Вот дяди Васи дом, — махнула рукой девушка.

На трубе этого дома было укреплено какое-то сооружение из толстой проволоки.

— Магнитная ловушка, — сказала девушка.

— Понятно, — пробормотал я. Если этот Фомич получает в своей печке плазму, я брошу физику. Так я подумал.

Я подошел к жилищу и постучал в окошко. На стук из-за занавески высунулась голова. Я сразу ее узнал. Похуже, чем на Доске почета, но зато абсолютно живая. Василий Фомич сделал испуганные глаза и отрицательно замотал головой.

— Я по делу! — крикнул я.

— Пвопади ты пвопадом, — глухо донесся из-за рамы его голос. — Нету аппаватов!

— Я по поводу Брумма! — крикнул я.

— Бвумма? — Рыжие брови Фомича образовали взлетающую птичку. Он исчез из окошка и через минуту открыл мне дверь. Я вошел в сени.

— А не врешь? — спросил Фомич. — Тогда проходи.

Фомич был в спортивном костюме из трикотажа. В руке он держал ухват. Между дужками ухвата была укреплена двояковыпуклая линза. Значит, это был уже не ухват, а физический прибор.

Фомич очень приятно картавил в некоторых словах. Иногда совсем невозможно было понять, что он говорит. Но это главным образом из-за его собственной терминологии. Она у него отличалась от общепринятой.

— Житья нету от аппаватчиков, — сказал Фомич. — Я денег не беру. Только бы отвязались! Говорят, хоть польза от науки какая-то. А ты откуда будешь?

Я объяснил. Фомич был удивлен не на шутку. Особенно тем, что наша подкова отказалась давать ток. Он ввел меня в избу. Там было похоже на нашу лабораторию. Очень много проводов и железа. На столе стояла керосиновая лампа. На ее стеклянном колпаке висела одной дужкой внутрь подкова. От подковы шли провода к приемнику. Фомич зажег лампу и включил приемник. Приемник заговорил.

— Прямое преобразование. Переносной электропитатель, — пояснил Смирный.

Тут в окошко постучалась девушка-почтальон. Она привезла Фомичу телеграмму от меня. Знал бы я, захватил бы ее с собой, чтобы телеграф не мучался. Фомич внимательно изучил телеграмму.

— Командируется представитель, — значительно сказал он. — Тоже по Брумму.

— Да это я и есть, — сказал я. — Откуда вы про Брумма знаете?

— История, уходящая в прошлое, — литературно начал Фомич. — Я раньше дома ломал. Разбирал по бревнышку, по кирпичику. Под новую постройку. И однажды нашел трактат на чердаке. Ничего не понял, но интевесно! Интевесно ведь!

— Интересно, — согласился я. — Редкий довольно-таки бред.

— Ну бред не бред, а зерно истины там присутствует, — обиделся за Брумма Фомич. Он хотел сказать, что доковырялся до этого зерна.

— А дьявол? — спросил я.

— Не дьявол, а черт, — поправил Фомич. — Горшком назови, только в печку не ставь. Знаешь? Электрон, черт — разницы нету. Главное, чтоб работало!

— Ну это мы проверим, — сказал я.

— Утро вечера мудренее, — сказал Фомич.

Мы стали готовиться ко сну. Пришла откуда-то жена Фомича. Очень жизнерадостная женщина. Фомича она называла Васютой, а к физике относилась с любовью, как к домашней кошке. Меня покормили от души. Перед сном Фомич понаблюдал немного в телескоп, делая какие-то записи. По-моему, он опоздал родиться. Ему очень подошел бы Ренессанс. Прошу не путать с Росинантом. Хотя Росинант этому рыцарю науки тоже сгодился бы. Мне очень хотелось спросить, не пишет ли Фомич стихи. Или не ваяет ли? Но я не спросил.

Ночью мне приснился Ганс Фридрих Брумм. Он пришел к нам на кафедру в ватнике, надетом поверх черной мантии. В руках он держал телеграмму-молнию. Я показывал ему подкову, и Брумм страшно хохотал. «Интевесно! Интевесно ведь!» — кричал он.

Потом Брумм перешел на латынь и долго что-то говорил. Из этого я понял только крылатую фразу: «Квод лицет йови, нон лицет бови». Это означает: «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Я когда-то увлекался крылатыми фразами. Вот только неизвестно, кого Брумм подразумевал под быком.

Когда я проснулся, Фомича не было. Он пришел через полчаса с ведром, в которое был вмонтирован кинескоп. 43 сантиметра по диагонали. Видимо, Фомич только что проводил утреннее облучение коров.

Судя по-всему, проснулся он очень рано. Это я определил по пирометру. Пирометр был разобран на части до последнего винтика. Его детали аккуратно лежали на чистой тряпочке. У Фомича был детский метод познания окружающего мира. Я тоже в детстве разбирал игрушки, чтобы посмотреть, что внутри.