Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии - Юрий Маркович Нагибин

чего я хочу, – продолжает Трубников. – Сделать колхоз экономически выгодным и для государства и для самих колхозников. Нечего врать, что это легко. Семь шкур сползет, семь потов стечет, пока мы этого достигнем. Первая и ближайшая задача колхозник должен получать за свой труд столько, чтобы он мог на это жить – конечно, с помощью приусадебного участка и личной коровы.

– Постой, милок! – крикнула старая колхозница Самохина. – Ври, да не завирайся. Ты где это личных коров видел?

– Во сне, бабка, мне приснилось, что через год у всех коровы будут, а мои сны сбываются.

– Вопросы можно задавать? – спрашивает молоденькая сероглазая бабенка Мотя Постникова.

– Валяйте.

– Вы, товарищ орденоносец, в сельском хозяйстве чего понимаете?

– Да! Знаю, на чем колбаса растет, отчего у свиньи хвостик вьется и почему булки с неба падают. Хватит?

Снова по собранию прокатывается невеселый смешок.

– Вы холостой или женатый, товарищ председатель? – кричит та же сероглазая бабенка.

– Товарищи, это к делу не относится! – пробует вмешаться Раменков.

– Почему же? – прерывает его Трубников. – Женатый.

– А чего вы жену с собой не взяли?

– Я-то брал, да она не поехала.

– Это отчего же? – интересуется Мотя.

– Охота ей бросать Москву, отдельную квартиру и ехать сюда навоз месить!

– Вы-то поехали! – это сказала женщина в белом платке.

– Я как был дураком, так дураком и умру.

Раменков схватился за голову, а по собранию прокатился негромкий добрый смешок.

– Нешто это семья: муж в деревне, жена в городе? – спрашивает Полина Коршикова.

– Нет! – с силой произносит Трубников и смотрит на нее. Вот я и считаю, что потерял семью, и глядите, товарищи женщины, как бы многим из вас не оказаться замужними вдовами. Война кончилась два года назад, а где ваши мужики?

– С плотницкими артелями ходят! – кричит скотница Прасковья.

– Аж до Сибири добрались! – добавляет парень на деревяшке.

– Полинкин Василий вовсе в райцентре дворником! – едко замечает Самохина.

– А твой помойщиком! – огрызнулась Полина.

– Ври больше! Он в конторе утильсырья! – с достоинством парирует Самохина.

Трубников поглядел на женщину в вязаном платке… Но та не принимает участия в споре, эти дела ее не касаются.

– Тише! – Трубников хлопнул по столу рукой. – У кого мужья на стороне рубль ищут, отзывайте домой, дело всем найдется, и заработки будут, аванс гарантирую в ближайшее время.

– Это верно!.. Давно пора!.. Избалуются мужики! – слышится со всех сторон.

И снова Трубников, давно уже ставший единовластным хозяином собрания, наводит тишину.

– Вот что, товарищи, всего сразу не переговоришь, завтра вставать рано. Ставлю на голосование свою кандидатуру. Кто «за» – поднимите руки…

– Ты что, спишь, бабка?

Бабка встрепенулась, подняла руку.

– Так. Против?.. Нет. Воздержавшихся?.. Нету… Теперь пеняйте на себя.

Семен ест пшенник из алюминиевой миски, запивая молоком. За столом сидит и старший сын Семена, Алешка.

Прислонившись к печке, стоит Трубников. Похоже, что его не пригласили к столу.

– Раз у Доньки грудняки, не имеешь права ее на работу гнать, прежде ясли построй, – говорит Семен, снимая с ложки волос.

– Придет время – построим.

Входит Доня с охапкой березовых чурок и сваливает их у печки, чуть не на ногу Егору. Снова выходит.

– А тебе тоже младенцев титькой кормить? – спрашивает Семена Трубников.

Рука Семена задрожала, выбив дробь по краю миски. Семен отложил ложку и стал торопливо расстегивать нагрудный карман старого френча.

– Як тяжелой работе не способный. Меня потому и в армию не взяли. Могу справки предъявить…

– Калымить и барахолить ты здоров, а в поле работать больной? Ладно, найдем тебе работу полегче.

– Не буду я работать, – тихо говорит Семен.

– Будешь! Иначе пеняй на себя.

Трубников сказал это негромко, обычным голосом, и сразу после его слов в избу ворвалась Доня с красным, перекошенным злобой лицом – знать, подслушивала в сенях.

– Так-то вы за хлеб-соль благодарите! Спасибо, Егор Иванович, уважили! Спасибо! – говорит она, отвешивая Трубникову поясные поклоны. – От детишек, племянничков ваших, спасибо!

– Хватит дурочку строить, – холодно говорит Трубников. – Какая тебя работа устраивает? – спрашивает он Семена.

Семен молчит, потупив голову.

– Может, нам и дом прикажете освободить? – ядовито-вкрадчиво спрашивает Доня.

– Дом тут ни при чем, – поморщился Егор. – Никто на него не претендует.

– Я в ночные сторожа пойду, – разбитым голосом говорит Семен.

– Ладно, будешь сторожем. По твоим преклонным годам самая подходящая должность.

– Ты насчет дома правду сказал? – тем же больным голосом спрашивает Семен.

– Конечно, – пожимает плечами Трубников.

– Тогда, – глаза Семена окровенились бешенством, – катись отсюдова к чертовой матери, чтобы духу твоего поганого не было!

– Ловко, братуша, – одобряет Трубников, – молодцом! – Он берет с лавки вещевой мешок. – Племянник мой старший пусть завтра вовремя на работу выйдет, иначе штраф. – И захлопывает за собой дверь.

На улице темно, но не так, как в прошлую ночь, когда Трубников впервые ступил в Коньково. На западе дотлевает закат, небо в еле видных звездах еще не набрало черноты.

Трубников медленно бредет по улице. Отделившись от плетня, с придавленным нутряным рычанием на него кинулась собака. Но вдруг, слышно поведя носом, завиляла хвостом.

– Неужто признала? – ласково говорит ей Трубников.

Он идет дальше. Собака, будто привязанная, тоже идет за ним.

Во всех уцелевших домах горят коптилки, керосиновые лампы, люди ужинают.

Трубников неуверенно поглядывает на освещенные окна.

С мятым, ржавым листом железа под мышкой ковыляет парень на деревяшке.

– Слушай, кавалер, это ты замочным делом промышляешь? – осененный внезапной идеей, спрашивает Трубников.

– Ну, я! – с вызовом отвечает парень. – Нешто запрещено?

– Если я тебя железом обеспечу, сколько ты можешь за день вышибать?

– Да уж не меньше двух сотенных, – удивленно говорит парень.

– Хочешь так – сотню тебе, сотню колхозу?

– Пойдет!

– А там, глядишь, артельку оформим…

– Заметано! – Парень сворачивает в свой двор, а Трубников идет дальше.

– Егор Иваныч! – слышится из темноты низковатый, грудной женский голос.

На крыльце дома под новой тесовой крышей, светлеющей в сумраке, стоит женщина, придерживая у горла белый, тоже будто светящийся вязаный платок.

– Добрый вечер, – говорит Трубников, направляясь к крыльцу.

– Манька!.. Девка!.. – слышится старушечий голос. – Иди спать, гулена!

На соседнем участке старуха Самохина пытается загнать козу в закуток. Коза не дается старухе. Она ловко выпрыгивает на крышу сараюшки и оттуда смотрит на старуху. Та озирается в поисках камня и замечает Трубникова с соседкой. Коза забыта, старуха жадно прислушивается к их разговору.

– Поздно гулять собрались, Егор Иваныч, – говорит женщина.

– А что мне? Человек я молодой, вольный.

– Да вы никак с вещмешком? В поход будто собрались!

– Переезжаю, – усмехается Трубников. – У Семена тесно стало.

– Вот что… – протяжно сказала женщина и вдруг решительно, по-хозяйски: – Заходите в избу, Егор Иваныч!

И Трубников, не колеблясь, будто с