Ола - Андрей Валентинов

Вначале молча сидел. Тихо-тихо, как мышка. Потом вдруг подвывать начал. То «О-о-о-о-о-о!», то «А-а-а-а-а!», а порою и вовсе «Ы-ы-ы-ы-ы-ы!». Даже страшно мне стало. А затем выходит. В коридор. Думал вначале, в нужный чулан собрался (в самом конце коридора чулан этот), так нет. Постоял, позавывал, потом чего-то скрипнуло…

И нет его! Ни шагов, ни вытья. Сгинул – а куда? Допустим, гулять его пустили, дверь коридорную открыли. Но он туда даже не подходил, возле своей двери постоял. И пропал – с концами.

Уже под утро вернулся. Сперва скрипнуло, затем дверь комнаты открылась, а потом «О-о-о-о-о-о!».

Ну и домик!

А по саду народ всякий ходит, на меня не смотрит даже. Ну, мавры, что дом сторожат, ну, слуги (этих по одежке пестрой сразу узнать можно). Служаночка пробежала, козочка (она-то как раз на меня взглянула!). Это понятно. А потом появился дядька в балахоне темном да с книгой под мышкой. На подбородке – борода козлиная, на носу – окуляры. Следом – такой же, только без бороды, зато тоже с книжкой. И чернильница при поясе. На меня не взглянули, прямо в дом пошли. А следом – еще один.

Вспомнил я – школу тут его сиятельство открыл. Да только не для детишек сопливых, видать, эта школа!

…И сразу же увиделось. Собрались все эти умные в том садике, где фонтан, выкатили к ним маркиза в кресле, а его сиятельство им: «Буль!» Они и записали. Он снова: «Буль!»

Смехота, конечно. Только не до смеху мне было.

…Особенно когда меня из сада этого позвали. Погулял, значит, и будя. А как понял, куда меня ведут…

– Садитесь, Игнасио. Я сейчас…

Вежливая она, сеньора маркиза, Галатея которая. Вроде бы как извиняется.

В ту самую комнатку меня привели – в маленькую, с окошком узким. И ее сиятельство там же – в кресле, у столика. На столике, рядом с ампольетами , бумага, письмо вроде, а ее сиятельство это письмо читает.

Она читает, я жду. Это вроде как у коррехидора на допросе или у судейского какого. Не сразу говорить начинают – томят. Чтобы, значит, помягче стал. Помягче – да поразговорчивей.

– Я попросила вас задержаться, Игнасио. Надеюсь, вы не в обиде.

Ага, уже дочитала. И снова извиняется.

– Да чего уж! – руками развожу. – Какие тут обиды, ваше сиятельство!

И рожу делаю – вроде совсем дурак. И тут поглядела она на меня глазами своими зелеными……И сразу язык к гортани прилип.

– Ваши деньги, Игнасио. Возьмите.

И на стол кивает. Как же я не заметил? Вот они – мои два эскудо, на подушечке бархатной, гербами кастильскими сверкают.

Встал я, к столику подошел.

Странное дело! Обычно эти благородные сами не расплачиваются. На то у них секретари есть или просто слуги. А Галатея не побрезговала.

И только когда я эскудо эти рукой сгреб, понял – не так что-то. С монетами все в порядке (тяжелые, даже края не обрезаны!) и со мною пока – гоже.

…Или нет? Словно слабость какая-то накатила, и булавка с камешками синими, что у меня за воротом, тяжеленной сделалась.

– Сеньор Кихада неподалеку отсюда, на постоялом дворе «Меч Сида». Напишите ему!

И снова на меня посмотрела – прямо в глаза. Ох, и плохо же мне стало. Наивный я человек, если думал моего Дона Саладо от этой зеленоглазой спрятать!

– Если надо, могу позвать писца. Продиктуете.

– Обойдусь как-нибудь, – вздохнул я, табурет к столику поближе придвигая. – Это у тех, которые благородные, почерк плохой .

Даже дернуло меня, когда она рассмеялась.

– Согласна! Да что с вами, Игнасио? Неужели вам кажется, что сеньору Кихада здесь нанесут какую-нибудь обиду?

– Да не кажется мне, ваше сиятельство. (Кажется – это если никакой уверенности нет.) Перо уже в руке – большое, чуть ли не павлинье. И что делать? Не писать? Так на веревке идальго моего притащат.

Написал. Расписался, аккуратно так, буквочка к буквочке: «Игнасио Гевара», на ампольеты поглядел…

Сыплется в ампольетах песочек – песчинка песчинку догоняет.

А может, еще успеет мой рыцарь удрать? Или сообразит чего? Мечом-то он работать умеет, сам видел!

– Хорошо.

Сложила она письмо, в руке подержала. Положила.

– Я хотела бы, чтобы вы, Игнасио, пожили здесь еще некоторое время. Вам будут платить тридцать мараведи в день, а делать ничего не придется.

Угу…

Улыбнулся я, встал.

– Пикаро я, ваше сиятельство. А пикаро – они народ вольный!

– Знаю! – оборвала она меня – резко так, решительно. – Но пикаро тоже служат, если срок не превышает год. От одного дня Святого Хуана до другого. Так?

Все верно! Как говорится, я служить исправно стану от Хуана до Хуана…

А ей-то кто сказал? И на что намекает? Что меня здесь цельный год солить будут?

– Так что вам, Игнасио, лучше остаться здесь. И лучше со мною не ссориться. Это ясно?

Тут с меня весь задор и сошел. Потому как и вправду ясно все стало. И с тем, что не выпустят, и чего с моими эскудо не так. Полное просветление наступило. Потому как не просто золотые на подушке этой лежали…

Эх, где же мои глаза-то были!

…а в петелечке вроде. Тоненькая такая петелечка – из волос человеческих…

Весь коридор – сорок шагов. А если широко шагать – тридцать четыре.

Вот и шагаю. А чего еще делать? Комнатка за день опостылеть успела, поговорить не с кем, из коридора не выпускают.

И тошно так, тошно! Рука, что эскудо эти проклятые брала, аж горит. Одна надежда – не дотронулся я до этой петельки. Да только надежда слабенькая, знала ее сиятельство, что делала.

Ох, и наслышался я про эти петельки! Про петельки, про следки вынутые. Фу, и вспоминать не хочется. Вот дела! Бабку какую-нибудь из селеньица глухого за эту петельку прямиком на дыбу пошлют. На дыбу, а после на поля Табладо, где Кемадеро это, будь оно неладно. Ну а с их сиятельствами так, понятно, не поступишь. Да и разве докажешь чего? Посинеет морда, кишки со внутренностями всеми узлом завяжутся…