Гулящие люди - Алексей Чапыгин
Шрифт:
Интервал:
Сенька вынул рог с табаком, они выпили две трубки добрых.
– Хорош ты, и лицом красен! Эй, сынок, неужели тебе в стрельцах не быть?
– Может статься, буду, а ты, батя, не давал бы матушке примать в дом нищих, нынче такое опасно… занесут, зри, моровую язву – беда!
– Ну как их не пустишь? Из веков вся родня нищих звала и чествовала.
– Я к тому сказываю, что слышал, как патриарх наказывал боярину: «Не примать и гнать их, заразы для!»
– Ох, и Секлетея моя Петровна…
Старый стрелец не кончил речи, мать, подслушав их, ворвалась в горницу. Горница плавала в табачном тумане. Старуха закашлялась, заплевалась и, топая ногами на сына, погнала его вон из дома:
– Вон, еретик! Антихристово отродье, – я тебе от сих мест не мать!
– Ну, полно, старуха! – пробовал примирить сына с матерью Лазарь Палыч.
– Ты-то молчи, потатчик… Не уйдет, побегу к боярину Артемью Волынскому, все обскажу, нос ему, еретику, выродку, отрежут за табашное зелье[114], палочьем изобьют по торгам. Уходи подобру – тьфу, сатана!
– Уйду, матушка!
– Я тебе не матушка, окаянному! Блудник – на убогих людей наговаривать!
Сенька обнял отца, спустился вниз и, не глядя на мать, вышел за ворота. Отец остановил его:
– Стой-ко, сынок, возьми фонарь, без фонаря натычешься носом – дорога ухаб на ухабе…
– Убреду авось, фонарь дай.
Отец зажег слюдяной фонарь, дал Сеньке, а когда сын шагнул от ворот, крикнул:
– Чуй, Семушка?!
– Ну, батя, чую!
– Заходи к Новодевичьему. Эту неделю мой караул там.
– За-ай-ду-у!
После светлой горенки, где давно горели свечи и теплилась большая лампада, Сеньке показалось, что он идет к черной стене. Фонарь светил слабо, освещал только место, куда ногой ступить. В одном кочковатом пространстве, не заметив глубокой выбоины, он провалился одной ногой и упал. Фонарь ударился в мерзлую грязь, слюда разорвалась, огарок свечи, забелев, укатился куда-то в сторону. Сенька бросил фонарь. «Палочья не надо – пистоль за кушаком!» Он ощупал, не выронил ли оружие. Когда погас фонарь, идти стало не под силу, но Сенька различил мутно белевший перилами мост и, держась за перила, мост перешел. Угадывая в черном кремлевские стены, пошел, держась близко, рискуя упасть во рвы. За стеной он слышал гул кабака, что стоит недалеко от моста, и не пошел в кабак. В кабаках гуляли лихие люди да гольцы, и тут же многие от моровой язвы валились насмерть. Медленно идя, натолкнулся на балясины крыльца часовни, взглянув вверх, увидал высоко у образа в фонаре огонек лампадки. Тогда он вспомнил, что это та часовня подворья Богородского монастыря, о которой патриарху била челом смотрительница подворья, «что-де часовню срыть надо… строена она из байдашных[115] досок, сгнила, а кабак стоит близ, то питухи – мужие и жоны пьянии – остаиваются у часовни и скаредное творят под образами, блюют и матерне лают…».
Идти было дальше опасно – упасть в ров или просто падать и изорвать одежду. Сенька поднялся на четыре ступени крыльца часовни, ощупью добрался до дверей, сел перед дверьми у порога, решил дождаться рассвета. Он встал на ноги, пригнул голову, под крышей крыльца увидав огни факелов… Черная тень человека с факелом шла впереди, а две таких же черных фигуры сзади, с боков воза. Воз тащили две лошади. «Сойти, купить у них огонь?» Но, вглядываясь в воз и людей с факелами, понял, что божедомы собирают мертвецов, павших на улицах от моровой язвы. Воз был битком набит мертвецами. «Нет, того огню не надо!» Сенька снова сел. Воз исчез в черной хмари. Слышал царапающие по гололедице шаги и голоса. Шаги прибрели к крыльцу часовни.
– Тут, милай, того, садись!
– А, не – я… лягу!
– И ложи-и-сь! Эка ночь, хоть рожей в рожу-у!
– Тверезым беда, хмельным полгоря – убредем!
– Так сказываю тебе про Анкудимку… чуешь?
– Ну-у?
– Указал он нам троих подьячих, того, сказывает, они сыщики…
– Ну-у?
– Они, того, сказывает, подьячие-де дьяка Ивана Степанова, их кончайте.
– А вы ка-а-к?
– Кончили, того… Головы собаки растащили. Тулово кто найдет – одежку содрали…
– Хе-хе-хе… тьфу!
– Ты чего?
– Ни-че-го-о! Только тот Анкудимко – не Анкудимко… дознал я, звать Тимошкой…
– То как?
– И еще… при ем звать Тимошкой бойся-а…
– Пошто?
– Кто ё знат, как кой обзовет Тимошкой, так и сгинул…
– Сгинул? Во!
– Сгинул, потому имя-то его – колдовское… Колдун ён… баальник.
– То ведомо, того, – колдун, а нам сказал: «Как Фроловское часомерие загорит[116], тогды кидайтесь в Кремль!»
– Да, вороты?
– Ворота, сказывает, Боровицкие да Чертольские не опущаютца… колеса спускные сбиты, одни решетки в их… того…
– А кой час идти в Кремль?
– Ночью указал – а ночи нет указа… «Там-де в боярских домах узорочья много!»
– Ну коли побредем до иного кабака!
Сенька хотел было тоже идти, а когда встал, то показалось, что ночь еще чернее. Ему дремалось, он сел, сидя согрелся, только панцирь, надетый на кафтан, холодил. «Тимошка от своего не отступается», – подумал он, склонясь затылком головы к притолоке двери, а как только голова коснулась опоры, почувствовал, что устал за день, и спать давно пора, да еще по обычаю и в полдень не спал… «Вот теперь бы под шубу, и дело крыто… Кого я видел во сне? Ко-ко-ко-ш-ни-ки… то – колокольня?» Как бывало часто, Сенька неожиданно и быстро уснул.
Когда Сенька, направляясь в Стрелецкую, вышел из Кремля, в то время боярин Никита Зюзин с псарями и доезжачими выехал на охоту. Протрубили рога и замолкли. Боярыня Малка подошла к окну, а в это время в светлицу, мягко ступая сафьянными чедыгами, прокралась сватьюшка. Прибрела сзади к боярыне, тронула осторожно госпожу по мягкой спине.
– Ой, кто? А, сватьюшка!
– Уж не хочет ли касатка моя светлоглазая погостить да милого навестить?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!