Волки на переломе зимы - Энн Райс

– Вот такими вещами, Джим, мы и занимаемся, – закончил он. – Вот кто такие морфенкиндеры. Такова наша жизнь.

– Я знаю, – ответил Джим. – Это я понял. И понял уже давно. Об этой девочке я читал. Неужели ты думаешь, что я сожалею о том, что ты спас ей жизнь? Черт возьми, ты же спас множество похищенных детей, целый автобус. Все это, Ройбен, мне известно. Ты, может быть, забыл, где я работаю и где живу? Я не из тех священников, которые в благополучных пригородах исповедуют благополучные семейные пары и дают им советы по части правил хорошего тона. Я знаю, что такое зло. И узнаю его при встрече. И тоже способен улавливать его запах, правда, по-своему. А также запах невинности, беспомощности и отчаянной надежды. Но я знаю также, что следует выступать против зла, не пытаясь изображать из себя Бога! – Он умолк, задумался, слегка нахмурившись, и добавил: – Я хотел бы любить, как любит Бог, но забирать жизни, как это делает Бог, у меня нет никакого права. Это право есть лишь у Него одного.

– Послушай, я же еще когда в первый раз пришел к тебе исповедаться, предложил тебе звонить мне, если ты сочтешь нужным поговорить об этом. Так что в любое время…

– Ты, что же, думаешь, что мне это очень нужно? Я думаю о тебе, о том, что ты уходишь все дальше и дальше от обычной жизни. А теперь еще намерен и ребенка своего забрать в Нидек-Пойнт. Ройбен, даже чудесное обретение этого младенца не возвращает тебя к нам. Не исключено, что это и невозможно.

– Джим, я ведь там живу. И, что самое главное, это единственный ребенок-человек, который может быть у меня.

Джим растерянно заморгал.

– Что это значит?

Ройбен объяснил. Теперь он может зачать ребенка только с другим морфенкиндером, и все его дети тоже будут морфенкиндерами. На иное рассчитывать не приходится.

– Значит, Лаура не сможет забеременеть от тебя?

– Ну, довольно скоро это станет возможно. Она становится одной из нас. Послушай, Джим, мне очень жаль, что я вовлек тебя во все это, потому что ты ничем не можешь мне помочь, кроме как хранить мои тайны и оставаться моим братом.

– Лаура приняла такое решение? По собственной воле?

– Конечно. А как же еще? Джим, посуди сам: что нам дает Хризма? Мы не стареем. Нам не страшны ни болезни, ни умственная деградация. Нас можно убить, что да, то да, но большая часть даже смертельных для человека ранений на нас совсем не действует. Если не произойдет какой-нибудь совсем уж несчастный случай, любой из нас сможет жить вечно. Попробуй догадаться о возрасте Маргона, Сергея или кого-нибудь еще из старших. Ты же понимаешь, что я имею в виду? Ты знаком с Феликсом. И с другими разговаривал часами. Неужели ты считаешь, что Лаура могла отказаться от вечной жизни? У кого найдутся силы на такое?

Молчание. Конечно, напрашивался и следующий вопрос: согласится Джим или откажется, если Дар предложат ему, но так далеко Ройбен не решался заходить.

А его брат, кажется, совсем растерялся и пал духом.

– Знаешь, я хочу немного пожить рядом с моим малышом, – сказал, немного подождав, Ройбен. – Ну, несколько лет. А потом он, наверно, пойдет в школу в Сан-Франциско и будет жить с бабушкой и дедушкой, а может быть, будет учиться где-то в Англии или Швейцарии. Мы с тобой никогда не хотели такого, но если бы захотели, то могли бы и поехать туда. И у моего малыша будет такая возможность. Он не будет знать, кто я такой. Родители всегда стараются защищать своих детей от… от множества самых разных вещей.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – пробормотал Джим. – Еще бы мне не понимать! Я представляю себе моего сына… ему было бы сейчас… сколько?.. Уже двенадцать лет… не знаю…

Джим выглядел усталым, но не побежденным. Его черный костюм и пасторский воротничок, как всегда, походили на доспехи или что-то в таком роде. Ройбен попытался представить себя в положении Джима, но у него ничего не вышло. А рассказ о Лоррейн и ее нерожденном младенце лишь заставил его еще сильнее переживать за Джима.

Как же сильно отличалась нынешняя ночь от той, когда Ройбен в своей волчьей ипостаси, в душевной боли и растерянности, отчаянно нуждаясь в помощи Джима, вошел в исповедальню церкви Святого Франциска. Сейчас он хотел только одного: оградить Джима от всего этого – и не знал как. Ему хотелось рассказать брату о призраке Марчент, но и этого он не мог сделать. Он не мог позволить себе усугубить то бремя, которое уже взвалил на плечи Джима.

Джим поднялся, чтобы уйти. Ройбен не стал останавливать его. Но когда Джим подошел к нему и поцеловал его в лоб, он опешил. Джим же негромко пробормотал что-то о любви и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Ройбен долго сидел неподвижно. На глаза наворачивались слезы, хотелось расплакаться. Ужасно хотелось оказаться в Нидек-Пойнте. И все время лезли в голову непрошеные тревоги. Что, если Селеста все-таки надумает сделать аборт? И как, черт возьми, Фил будет жить здесь, под одной крышей с Селестой, с Селестой, которая презирает его, и не только не скрывает своего отношения, но и во всеуслышание говорит о нем? Проклятье, ведь это же отцовский дом, верно? Ройбен должен оказывать отцу всяческую поддержку. Звонить ему, навещать его, проводить с ним время. Скорее бы закончили работу в доме для гостей! Как только дом будет готов, он позвонит отцу и уговорит его приехать и жить там сколько захочет. Нужно суметь показать Филу, как сильно он его любит и всегда любил.

В конце концов, окончательно измученный путаницей проблем и вопросов, кишевших в мозгу, он лег и уснул, и лишь тогда к нему вернулись задвинутые до поры в дальний угол сознания образы Нидек-Пойнта, лишь тогда он услышал спокойный умиротворяющий голос Феликса и понял, пребывая на грани между явью и сном, что его время в этом доме действительно закончилось и что перед ним прекрасное и ослепительно-яркое будущее. И, возможно, таким же окажется будущее и для Селесты. Возможно, она еще будет счастлива.

Бракосочетание должно было состояться в одиннадцать часов в кабинете судьи. Когда они подъехали туда, Лаура уже ждала в ротонде мэрии. Она поцеловала Селесту и сообщила, что та прекрасно выглядит. Селеста отреагировала благосклонно, сказала, что рада встрече, Ройбен же подумал, что все это выглядит очень живо и беззаботно, предсказуемо и забавно.

Они направились прямиком в кабинет судьи, и через пять минут процедура закончилась. По мнению Ройбена, она была унылой и даже мрачной, Селеста же полностью игнорировала его, как будто его там не было, и даже сакраментальное «Согласна» произнесла, обращаясь в пустоту. Джим стоял в углу помещения, скрестив руки на груди и глядя в пол.

Уже на пути к выходу, возле самой двери, Селеста вдруг объявила, что ей нужно кое-что сказать, и попросила всех отойти в сторону.

– Прошу прощения за то, что я наговорила вчера, – без всякого выражения, ровным сухим голосом произнесла она. – Ты был прав, Ройбен. Во всем случившемся твоей вины нет. Виновата – я. Я сожалею. Сожалею о том, что сказала вчера Филу. Наехала, незаслуженно обидела…

Ройбен улыбнулся, приветливо кивнул и точно так же, как вчера вечером, поцеловал ее в щеку.