Кольцо царя Соломона - Конрад Захариас Лоренц

Когда любовь проснулась в душе киплинговского Маугли, ее всемогущий зов заставил юношу покинуть своих братьев-волков и вернуться к людям. Это поэтическое допущение согласуется с научными взглядами. У нас есть все основания полагать, что у человека, как и у большинства млекопитающих, потенциальный половой партнер узнается по таким сигналам, которые звучат для нас из глубин многовековой наследственности, а не за счет символов, узнаваемых посредством индивидуального опыта (что, очевидно, случается у многих видов птиц). Птицы, выращенные в изоляции от своих собратьев, вообще не знают, к какому виду они относятся: иными словами, у них не только действия, связанные с общественной жизнью, но и половое влечение направлено на животных, с которыми они провели много времени в определенную фазу их ранней юности, фазу повышенной восприимчивости. Следовательно, существа, выращенные в домашних условиях в одиночку, имеют склонность рассматривать людей, и только их, в качестве объекта половой любви. Как раз это и делал Джок.

Нет предела тем эксцентричным ошибкам, которые могут возникать в подобных же ситуациях. У меня жила одна домашняя гусыня, единственная выжившая из выводка в шесть гусят, все остальные погибли от птичьего туберкулеза. Эта гусыня выросла среди цыплят, и хотя ей в самое подходящее время был подсажен великолепный гусак, она была безразлична к его ухаживаниям, но зато потеряла голову от любви к нашему статному родайлендскому петуху, забросала его предложениями вступить в брак с ней и ревниво мешала ему ухаживать за курами. Героем другой подобной же трагикомедии был прекрасный белый павлин из Шонбрунского зоологического сада в Вене. Он также оказался единственным выжившим из слишком рано вылупившегося выводка, не пережившего периода похолодания. Служитель пересадил павлиненка в самое теплое помещение, которым в этот период (сразу после Первой мировой войны) располагал зоопарк, – в террариум, где содержались гигантские галапагосские черепахи[67]. Остальную часть своей жизни несчастная птица видела предмет своих желаний только в лице громадных рептилий и оставалась безучастной к прелестям хорошеньких павлиних. Типичной чертой этих удивительных состояний развития полового влечения к исключительным и противоестественным объектам является их необратимость.

Когда Джок достиг зрелости, он влюбился в нашу горничную, которая вскоре после этого вышла замуж и оставила свое место. Через несколько дней Джок разыскал ее в соседней деревне, в двух милях от нас, и немедленно перебрался в ее коттедж; лишь на ночь он возвращался в свою привычную квартиру. В середине июня, когда брачный сезон у галок окончился, Джок неожиданно вернулся к нам и тотчас усыновил одну из четырнадцати юных галок, которых я вырастил этой весной. Перед своей подопечной Джок принимал те самые позы, которые нормальная галка демонстрирует перед своими птенцами. Поведение по отношению к своим отпрыскам по необходимости должно быть врожденным у всех птиц и зверей, ибо свои собственные дети являются для них первыми, с которыми они в один прекрасный день вынуждены познакомиться. Не будь эти реакции чисто инстинктивными, врожденными действиями, галка не знала бы, как заботиться о детях, она могла бы разорвать их на кусочки и съесть, как она поступает с другими мелкими существами.

Теперь я должен рассеять некоторые иллюзии читателя, те самые иллюзии, во власти которых находился и я сам до того момента, как Джок достиг зрелости; характер тех предложений, которые Джок делал нашей горничной, медленно, но верно разоблачали тайну: «он» оказался самкой! Она вела себя по отношению к юной леди точно так же, как нормальная галка-самка должна вести себя со своим супругом. Правило привлечения противоположного пола, согласно которому мужчины притягательны для самок животных, а женщины – для самцов, недействительно для птиц, даже для попугаев. Один взрослый самец галки влюбился в меня и обращался со мной точно так, как если бы я был галкой-самкой. Эта птица часами пыталась заставить меня вползти в отверстие шириной в несколько дюймов, избранное ею для устройства гнезда; точно так же ручной самец домового воробья старался заманить меня в карман моего собственного жилета. Еще более настойчивым самец галки становился в тот момент, когда он непрестанно пытался накормить меня отборнейшими, с его точки зрения, лакомствами.

Замечательно, что птица совершенно правильно разбиралась в анатомии, считая человеческий рот отверстием для приема пищи. Она бывала очень обрадована, когда я приоткрывал губы и, глядя на нее, одновременно произносил соответствующие просительные звуки. Несомненно, с моей стороны это был акт самопожертвования, потому что даже я не мог заставить себя полюбить вкус измельченных червей, обильно смоченных галочьей слюной. Вы должны понимать, что мне казалось затруднительным сотрудничать с галкой подобным образом каждые несколько минут. Если же я отказывался, то должен был оберегать свое ухо; в противном случае, прежде чем я успевал понять, в чем дело, канал этого органа был бы наполнен до самой барабанной перепонки теплой кашицей из пережеванных червей: дело в том, что самец галки, кормящий свою самку или птенцов, при помощи языка проталкивает пищевой комок глубоко в глотку партнера. Надо сказать, что птица всегда сначала пыталась накормить меня через рот, и только когда я отказывался от этого, стремилась использовать для той же цели мое ухо.

Тем, что в 1927 году в Альтенберге были выращены четырнадцать молодых галок, я всецело обязан Джок. Многие из инстинктивных действий и реакций этой галки, направленных на людей взамен отсутствующих особей ее вида, казалось, не только не достигали биологической цели, но оставались непостижимыми для меня и тем возбуждали мое любопытство. Все это пробудило во мне желание основать целую колонию свободноживущих ручных галок с тем, чтобы изучить общественное и семейное поведение этих замечательных птиц.

Естественно, не могло быть и речи о том, чтобы я мог выступать в качестве приемных родителей всех этих галчат и воспитывать каждого из них, как я воспитывал Джок в прошлом году, и так как я уже познакомился, на примере Джок, с недостатками чувства ориентации у галок, я начал искать другой способ удержать моих питомцев около себя. В результате тщательных обсуждений я пришел к решению, которое впоследствии оказалось вполне удовлетворительным. Перед небольшим окном чердака, где в то время обитала Джок, я построил длинную и узкую вольеру, разделенную на две клетки; вольеру поддерживал водосточный желоб толщиной в ярд, и она тянулась почти во всю ширину дома.

Сначала Джок вывели из равновесия строительные изменения перед самой ее квартирой, но вскоре она освоилась с ними и стала влетать и вылетать в переднее отделение вольеры через приоткрытый люк в ее крыше. Только после этого я посадил в вольеру молодых галок; каждая была помечена цветными кольцами, которые надевались на одну или на обе лапки. В соответствии с цветом колец птицы получили свои имена. Когда галчата были окончательно устроены на новой квартире, я переманил их во внутреннее отделение, а в переднем, снабженном закрывающимся люком, оставил только Джок и двух других наиболее ручных галок – Красно-голубую и Дважды-голубую. Разделенные подобным образом, птицы оставались наедине друг с другом в течение нескольких дней. Все эти меры были приняты мной в надежде на то, что галки, которым было позволено летать на свободе, будут удерживаться общественным инстинктом возле своих собратьев, запертых во внутренней части вольеры. Как я уже упоминал, в этот момент Джок стала приемной матерью одной из молодых галок, Лево-золотой, и это было очень большой удачей, поскольку заставило птицу вернуться домой в самый критический момент эксперимента, о чем я собираюсь рассказать. Лево-золотая не попала в число первых освобожденных галок, ибо я надеялся, что ради нее Джок останется в окрестностях нашего дома; в противном случае существовал известный риск, что Джок вместе с Лево-золотой, которая уже окончательно оперилась, улетит в соседнюю деревню к нашей бывшей горничной.