Девять унций смерти - Сергей Раткевич

* * *

Якш сидел, удобно устроившись в уютном невысоком кресле напротив господина судьи. Сидел. Молчал. Хорошо ему было.

Замечательный дом у господина судьи. Кресла великолепные, лестница — просто потрясающая, резной столик, что меж креслами, тоже замечательный, отличная работа.

А еще в камине горит огонь, который просто не может быть некрасивым, господин судья ведет неторопливую беседу с гостем, что само по себе очень приятно. Приятно, когда собеседник умный. Умный собеседник — дар Богов.

Дочка господина судьи пришла. Принесла кувшин вина, подогретого, и какие-то закуски. Хорошая девушка, сразу видно. Поклонилась гостю, как у людей водится, что-то молвила и сразу ушла. Стесняется. А раскраснелась-то как. Аж приятно. Сразу моложе себя чувствуешь. Замуж пора красавице. Право слово — пора.

— Замуж пора, — глядя вслед дочери, задумчиво сказал судья. — Убей Бог не пойму — за кого.

— Пусть сама решает, — посоветовал Якш.

— Сама? Девчонка. Что она может решить?

— Может, — убежденно ответил Якш. — Именно сама и может. Мы ведь тоже думали, что женщины ничего не решают. Не могут решать. Их дело — детей рожать, не более. Если бы они и сами так думали — не было бы сейчас гномов.

— Я ведь толком и не слышал эту историю! — оживился судья. — Расскажете? Или это секрет?

— Ну, отчего же секрет? — усмехнулся Якш. И рассказал.

Называться только не стал. Ни к чему господину судье знать, что он принимает у себя бывшего владыку, бывшего короля по людским меркам. Лучше остаться простым гномом. Простым гномом по имени Трамп, попавшим в непростое положение. Тем более что так оно в общем-то и есть. На данный момент он обыкновенный работник, точней несостоявшийся работник, находящийся под следствием по делу о нанесении умышленного вреда городу в целом и своим коллегам в частности. Вот так-то. А владыка Якш остался в прошлом. Далеком-далеком прошлом. А прошлое — не угли камина, нечего его ворошить.

Лучше поболтать о чем постороннем. О мастерстве, например. Удивительное дело, судья вроде бы не должен разбираться в тонкостях обработки камня, в хитростях ковки металла и прочих гномских ремеслах. Да он и не разбирается, конечно, откуда ему? Вот только отчего же он все-все понимает? И ведь на самом деле понимает. Не просто сидит, кивая с умным видом, а вопросы задает, да такие вопросы, из которых сразу видно — не зря слушает, понимает, запоминает, сопоставляет. Откуда он такой умный? И почему ему все-все интересно? И то, и это, и вон то тоже? А вот это, пожалуйста, еще раз и поподробней!

Может, у него гномы в роду были?

Или он просто педант и зануда, каких мало?

А может быть, дело в том, что если ты мастер в своем ремесле, то тебе и все остальные ремесла интересны, сколь бы их ни было, и поговорить с другим мастером равно приятно, о своем ли деле, о чужом ли… а вот если ты бестолочь, то и говорить тебе не о чем, да и жить скучно.

Придя к такому выводу, Якш заговорил с хозяином о законах и судопроизводстве.

* * *

Комендант Петрийского острова, лейтенант олбарийских лучников, Тэд Фицджеральд сидел в караулке и играл в шашки.

По доске плясали солнечные зайчики. Они то и дело перепрыгивали с поля на поле, не соблюдая никаких правил, нарушая очередность ходов, мешая думать. Это ветер раскачивал яблоню за окном, бузил, как подвыпивший гуляка, небрежно, словно монеты, расшвыривая золотые солнечные пятна.

Комендант Петрийского острова Тэд Фицджеральд играл в шашки. Если совсем честно, проигрывал в шашки. Что самое обидное — гному. Пятнадцатую партию подряд проигрывал. И не какому-нибудь юному гению, которому сам Бог велел быть ярким да талантливым, а старому хрычу, одному из тех остолопов, что попробовали еще вначале сбежать и в Петрию потихоньку вернуться.

Правда, более ничего плохого про этих стариков коменданту сказать нечего. То ли напугались они, с тех самых пор и навсегда, то ли и впрямь образумились, а только нет более горячих сторонников всего, что их молодежь затевает, чем эти самые вернувшиеся. Очень даже законопослушные гномы. Самые что ни на есть олбарийские.

Вот только проигрывать все равно обидно. Обидно сознавать, что всю жизнь проковырявшийся в металлах да каменьях гном лучше тебя в тактике да стратегии разбирается. А он еще и трепаться при всем при том умудряется. Болтать изволит. Про пчел, за которыми учится ухаживать, про то, как ульи делаются, и что за штука такая — рой, и что делать, когда он вылетает, а чего ни в коем случае не делать, да какие такие цветы и прочие растения пчелам потребны, и какой им еще уход нужен, и какие эти самые пчелы бывают, и какой мед, и еще что-то… нарочно он, что ли, противника своего забалтывает? Может, и нарочно. С этого хитреца станется.

Солнечный зайчик опять перескочил с клетки на клетку.

Ну вот. И что теперь? Куда ни сходи — все едино. А ведь вначале показалось, что наконец… Предыдущие разы тоже так казалось. Казалось, казалось, пока не переказалось. Эх, да что там… Все равно этот старикан его облапошил. Ишь каким соловьем разливается — и такие его пчелы и сякие… небось, больше самого пчеловода уже о них проведал. Спросить его, что ли, о чем другом? Вдруг собьется и хоть одну партию продует?

— Послушай, Торди, — негромко спросил комендант. — А вот когда вы сбежали тогда… ну когда у вас перед носом ворота рухнули, а потом и все остальное тоже… почему вы тогда вернулись? Вы ведь могли пойти куда угодно…

— Могли, — кивнул гном.

— И ведь вам не хотелось на остров, верно? — подкинул новый вопрос комендант.

— Не хотелось, — вновь кивнул гном. — Правда, еще больше нам не хотелось оставаться со своими… я имею в виду молодежь. Нам страшно не нравилось то, что с ними происходит. Мы считали, что это неправильно, а сделать ничего не могли, нам тогда казалось, что весь мир против нас.

— Ну так и почему вы не ушли?

— Потому что Боги сказали свое слово, — ответил гном. — Мы хотели умереть — они повелели нам жить. А жить — значит исправлять ошибки. Сбежать — значит струсить, ничего не поправить, да и Богов ослушаться. Мы вернулись, чтобы понять. А когда понимаешь — учишься прощать и принимать. Боги хотели, чтоб мы этому научились. Видно, им надоели наши войны с людьми.

— Теперь гномы все чаще поминают человечьего Бога, — заметил комендант.

«Прости, Господи! С этими гномами до чего только не договоришься! „Человечьего Бога!“ — Это надо же!»

— Нельзя жить с людьми и не уважать их Бога, — пожал плечами гном, снимая с доски последнюю шашку Фицджеральда. — Я опять выиграл.

* * *

— А ведь у меня есть редчайшая вещь! — судья достал из ящика стола сломанный напополам нож.

— Гномская сталь, — сказал он.

— Наш… — оторопело кивнул Якш. — Сломанный… — добавил он с таким видом, будто его молотом по голове шандарахнули, хорошим таким гномским же молотом.